13. Ученица философа

Пока Лу с матерью гостили в Базеле у Овербеков, Ницше отправился из Люцерна прямо в Наумбург готовить «Веселую науку» к отправке издателю. Он нанял обанкротившегося торговца, который писал под диктовку Элизабет. В этой рукописи впервые провозглашалась смерть Бога. Вот этот пассаж:

Позднее в той же книге у Ницше появляется еще одна идея, которая будет развернута в более поздних его философских работах: после смерти бога его статую будут много веков показывать в пещере, где она будет отбрасывать на стену огромную, ужасную тень.

Да, бог мертв. Но Ницше пророчествует, что, учитывая образ действий человечества, он будет еще несколько тысяч лет отбрасывать тень на мораль. Уничтожить эту тень, как и самого бога, – серьезная работа для аргонавта духа [2].

Обе идеи возлагали тяжелое бремя на плечи рационалистов XIX века (таких, как Рэ), которые, убив бога, не могли осознать последствий: невозможно сохранить этическое содержание христианства без его теологии. Рациональный материалист должен также решить проблему сопутствующего смерти бога изменения морали. А последствия этого для человечества могли быть самыми значительными и притом катастрофическими. Incipit tragoedia, пророчествовал Ницше в конце пассажа, «трагедия наступает».

А летом 1882 года открывался очередной Байрёйтский фестиваль. На нем должна была состояться премьера «Парсифаля» – оперы, при работе над которой Жюдит Готье узурпировала место музы, отобрав его у Козимы. Будучи одним из членов – основателей байрёйтского Patronatsverein (Общества покровителей), Ницше имел право купить билеты.

Лу очень хотела там побывать. Байрёйт стал современным Парнасом – модным местом, где великие и знаменитые люди Европы собирались в июле и августе.

«Парсифаль» – пересказ христианской легенды о Святом Граале – чаше, из которой Христос пил на Тайной вечере. Король Амфортас избран для поиска Грааля, но не достоин этой священной задачи. Он был тяжело ранен в бок копьем, пока его соблазняла колдунья Кундри. (В первом черновике Амфортас был ранен в гениталии, но впоследствии Вагнер решил разместить рану в соответствии с христианскими образцами.) Рана беспрерывно кровоточит. Кто среди рыцарей Грааля достоин остановить священную кровь? Парсифаль! Святой простец, который обрел мудрость благодаря христианскому смирению (эту линию сюжета Ницше, презиравший и глупость, и смирение, едва ли одобрял.) Ницше был уже знаком с либретто и понимал, что не хочет ехать в Байрёйт слушать оперу.

Теперь мы должны перенестись на пять лет назад, когда Ницше жил у Мальвиды на вилле Рубиначчи в Сорренто, а Вагнер отдыхал неподалеку. Именно в то время здоровье Ницше внушило Вагнеру такие опасения, что он впоследствии написал доктору Айзеру с просьбой выяснить, может ли быть причиной состояния Ницше чрезмерное увлечение мастурбацией. Элизабет в свое время сочинила легенду о том, что полный разрыв между ними произошел во время последней совместной прогулки в Сорренто, но, несмотря на охлаждение из-за интеллектуальных разногласий, разрыва все же не произошло, и на рубеже 1877 и 1878 годов Ницше отправил Вагнеру свою новую книгу «Человеческое, слишком человеческое», а Вагнер послал Ницше законченное либретто «Парсифаля». Посылки едва не пересеклись на почте. Ницше уподобил это рапирам, скрестившимся в воздухе.

Либретто не понравилось ему по многим причинам. «Впечатление от первого прочтения: скорее Лист, чем Вагнер, дух контрреформации. Для меня… все это чересчур ограничено христианской эпохой… никакой плоти и чересчур много крови… Речь звучит как перевод с чужого языка» [50] [3].

Вагнеру «Человеческое, слишком человеческое» не понравилось в той же степени. Если Вагнер с возрастом становился более благочестивым, то Ницше мало-помалу освобождался от влияния «философов – тайных священников», в особенности от Шопенгауэра. Вагнер же оставался верным поклонником Шопенгауэра до самой смерти. Пути к интеллектуальному воссоединению не было.

За недели, предшествовавшие фестивалю 1882 года, на котором должна была состояться премьера «Парсифаля», Ницше изучил партитуру. Он нашел ее восхитительной. Байрёйтский волшебник не утратил магической силы. Ницше страстно желал услышать музыку, но гордость мешала ему приехать в Байрёйт без личного приглашения Вагнера. Он согласился бы приехать, только если бы его встретили и доставили в экипаже Вагнера в оперный театр – некогда они так приехали вместе на церемонию закладки первого камня. Он надеялся и ждал, но приглашения не последовало.

Во время подготовки фестиваля Лу наконец-то удалось избавиться от матери, которая вернулась в Санкт-Петербург – судя по всему, с некоторым облегчением. Перед отъездом она формально поручила опекунство над своей блудной дочерью матери Рэ. Мать Рэ взяла Лу в роскошный загородный дом их семьи в Штиббе. Туда же приехал и Рэ. Желая безраздельно владеть вниманием Лу, он твердо заявил Ницше, что комнаты для него в огромном особняке не найдется.

Рэ и Лу называли друг друга детскими именами: она была его «маленькой улиточкой» (Schneckli), а он – ее «домиком» (Hüsung). Вместе они вели «гнездовой журнал» (совместный дневник), куда записывали впечатления от пребывания в «гнезде» – Штиббе. Мать Рэ называла Лу своей приемной дочерью. Но создается впечатление, что произносила она это сквозь зубы.

Ницше не собирался отдавать свои два билета в Байрёйт Лу и Рэ, чтобы они отправились на фестиваль вместе и без него. Он решил отдать билеты Лу и своей сестре Элизабет. Совместный опыт должен был создать между девушками отношения духовного сестринства, которые в дальнейшем могли углубиться и укрепиться. С этой целью он пригласил обеих приехать к нему после фестиваля в живописную деревушку Таутенбург под Дорнбургом. Рэ приглашение не касалось.

Пока он ожидал реализации этого великолепного плана, Лу писала ему соблазнительные письма из Штиббе. Она льстила ему, называя его и Рэ «двумя пророками прошлого и будущего»: «Рэ открывает решения богов, а вы разрушаете сумерки богов». Она откровенно писала, что книги, которые он ей послал, лучше всего читаются в постели, а не где-то еще. Его письма к ней постепенно теряют сдержанность. Он признавался, что в одиночестве часто произносит вслух ее имя – просто ради удовольствия еще раз его услышать.

Она согласилась приехать с Элизабет к нему в Таутенбург, и он был вне себя от радости.