– Я не идеал. Но я твоя мать. И тебе нужно выслушать меня. Ты должна делать то, что лучше для тебя. А со мной все будет в порядке. Мать жертвует собой ради ребенка, а не наоборот. Ты понимаешь?
Сомин кивнула, целуя ладонь матери:
– Я люблю тебя, омма.
– Я тоже люблю тебя, доченька. Вот почему я хочу, чтобы отныне ты думала о том, чего ты хочешь для себя. Хорошо?
Сомин кивнула.
– Взглянешь еще разок на брошюры? Подумай, не хочешь ли ты подать заявление в какое-нибудь из этих мест?
Сомин улыбнулась. В одном она точно права: у нее действительно была идеальная мать.
– Конечно, омма. Давай попозже их вместе посмотрим?
69
В лесу было тихо.
Они стояли у дерева мэхва. Миён держала в руках букет лилий. Она не хотела, а может быть, и не могла пока отпустить его.
– Она спасла мою душу, – произнес Чуну.
– Она спасла и мою тоже, – хрипло прошептала Миён.
– Она была хорошим человеком.
Миён вытерла слезы:
– Не нужно мне врать. Я знаю, кем была моя мать. Можешь не притворяться, что она жила добродетелью.
Наконец она положила лилии под табличку, на которой было вырезано одно только имя Йены в иероглифическом написании.
Она приняла верное решение, отпустив Йену. Верное не только для всего мира, но и для ее сердца. И все же это было больно. Как тупой нож, вонзающийся все глубже и глубже в грудь. И боль жила в ней достаточно долго, чтобы теперь перерасти в постоянную тупую пульсацию.
– Послушай, – тихо сказал Чуну. – Мы с Йеной были знакомы очень давно. Достаточно давно, чтобы мне были известны десятки ее имен, которыми она пользовалась до Йены. С твоим появлением она сильно изменилась. – Он сумел привлечь внимание Миён, и она наконец подняла на него глаза. Его губы были поджаты, брови задумчиво нахмурены. – Раньше она была холоднее. И в ней было что-то куда более пугающее.
– Что? – поинтересовалась Миён.