Они лежали в кровати вместе, Грэм знал, что Триш не спит.

— О чем ты думаешь? — спросил он.

— Об этой пленке, — отстраненно сказала Триш. — Мне до сих пор тошно.

— Я ее выброшу.

— Больше всего мне тошно от себя самой. Я не могу спать, когда эта гадость у меня в доме.

— Я сейчас же ее выброшу. — Грэм дернулся, чтобы встать с постели, но жена схватила его за руку.

— Нет, я не хочу быть одна. Давай посмотрим на Кимберли.

Отбросив одеяло, она не стала дожидаться мужа. Когда Грэм догнал ее, она стояла в дверях детской.

— Та девушка тоже была чьей-то дочерью, — прошептала Триш, прикрывая рот. — А я смотрела. Я просто смотрела, а ее…

Грэм взял ее за плечи.

— Ты ничего не сделала. Ты не совершала никакого преступления.

— Чья-то дочь, — сказала Триш. — Как я могла? — Она закусила нижнюю губу, и слезы залили ей глаза. — Я чувствую себя… порочной.

— Ты не могла сделать ее еще мертвее, чем она была. То, что ты видела ее, ничего не изменило. Это всего лишь запись.

— Она изменила меня.

Грэм заглянул в комнату Кимберли. Он увидел голову дочери, лежащую на подушке, и дал себе зарок никогда не связываться с фильмами, в которых есть дети. Ньюлэнд предлагал ему, но он отказался. Только не дети. Он не желал иметь дело ни с кем младше пятнадцати-шестнадцатилетних девушек. Они, по крайней мере, уже выросли, уже созрели для жатвы. А кроме того, дети его совершенно не возбуждали. У них попросту не было требующихся форм.

— Мы должны узнать, кто этим занимается, — сказала Триш, поворачиваясь к мужу. — Мы должны, потому что это мерзко. Это хуже всего. Это опасно.

— И очень возбуждает, — прибавил Грэм, но понял, что напрасно.

Триш уставилась на него взглядом, в котором читалось чувство, похожее на ненависть, ее лицо окаменело.

— Извини, — сказал он.

— Ты мерзавец.