Ноги все еще плохо держали Аринку — и неудивительно после пережитого-то в горнице, но рядом с ним это тяжелое и страшное воспоминание отступало, отпускало, и приходило ему на смену осознание того, что приняли ее. Приняли!!!
И вроде все уже сказано, но она медлила, не хотела уходить — уж больно хорошо ей рядом с ним было.
И Андрей не уходил, смотрел на нее… И как смотрел! Не отпускали ее эти глаза… Но сам и шага навстречу не сделал.
Она чувствовала, что слишком долго медлит, уже и неприлично оно — так-то вот стоять, а сделать не могла ничего. И не хотела!
Вдруг что-то с грохотом покатилось по двору. Аринка вздрогнула и невольно взглянула в ту сторону, да и Андрей тоже обернулся. Оказалось, девка-холопка какая-то, споткнувшись, упала и выронила ведро, которое несла, оно и загромыхало. Аринке показалось — это потому, что их увидела, не иначе, оттого, должно быть, и споткнулась. А с чего бы тогда холопка эта, стоя на четвереньках, пялилась в их сторону с открытым ртом и вытаращенными глазами, но под взглядом Немого тут же побледнела, ойкнула и поспешно кинулась поднимать свое добро.
И вдруг с тихим ужасом поняла — не одна эта девка… во дворе же народу полно. И все на них смотрят, да как… Это что же, значит, они у всех на глазах так-то стоят незнамо сколько? Даже при воспоминании об этом у нее щеки огнем загорелись, хоть лицо платком закрывай да прочь беги. Только бабкина наука и выручила — справилась с собой, улыбнулась как ни в чем не бывало.
— Пойду я, Андрей, поздно уже…
Он тоже словно очнулся, кивнул ей в ответ. С тем и разошлись.
Если бы даже и не сказал вчера ничего Корней, оставил Аринку в неведении об ее дальнейшей судьбе, то сегодня по одному только обращению с ней холопов да приветливости прочих домочадцев все стало бы понятно. Но КАК при этом на нее смотрели! Еще бы — наверное, уже все слышали про их с Андреем вчерашние гляделки во дворе. Но ведь здесь-то он среди своих, а что же будет, когда и прочие узнают? В том, что узнают, и сомневаться не стоило, вчера уж, поди, постарались и обозники, и ратники, которые в походе были.
Что она не ошиблась, стало ясно сразу же, когда пошли в церковь. Хоть и много собралось народу — все домашние, уже знакомые отроки, Илья с семейством, Осьма — всех не перечислишь, и Аринка надеялась, что затеряется среди них, однако взгляды ратнинцев, встреченных ими на улице, безошибочно вылавливали именно ее и жадно ощупывали, она кожей их взгляды ощущала. Спасибо, с двух сторон братья Ленька с Гринькой были, да и Андрей тут же поблизости от них шел и, если ловил косой взгляд, брошенный в ее сторону, то так отвечал, что кое-кто и крестным знамением себя осенить норовил.
Да и свои тоже косились, хотя и исподтишка. Впрочем, свои больше с любопытством, кроме разве что Татьяны — невестки Корнея Агеича. Вот она явно отнеслась к новообретенным членам рода без восторга. Скрывала свою неприязнь, не смела, видно, свекру перечить, но такое Аринка всегда чувствовала. А вот мужа ее почему-то не было. Где он, интересно? Жена беременная, видно же, что трудно ей ходить — хоть и срок небольшой еще, а уже отекла вся, отяжелела. Листвяна-то тоже беременная, а будто летает.
Поймала себя на этой мысли и тоскливо вздохнула — сама-то судить не может, беременной так и не была, а ведь как мечтала родить Фоме сына! Бабка ей говорила, что рожать будет много и легко. Неужто ошибалась старуха? Нет, не могла! Уж это-то она точно знала и без ведовства — к ней за помощью все село тайком от попа бегало, особенно с женскими недугами. Почему же так и не родила? Неужто в Фоме дело было? Такое тоже случается, да ни один муж в том никогда не признается, даже самому себе.
В церковь пришли и все знакомые уже Аринке ратники с семьями. Благодарственный молебен по случаю удачного возвращения из похода, внезапно обернувшегося из торгового почти что воинским, грех было пропустить. А Аринка и за погибших родителей, и за прочих домашних еще раз хотела помолиться перед иконами, свечку за упокой поставить. К тому же здесь, в Ратном, в церкви не было отца Геронтия, которого она и раньше не жаловала, а уж теперь и вообще видеть не смогла бы. Хоть и стала, благодаря Михайле, несколько иначе глядеть на то, что он делал, но все равно не примирилась с этим, а потому радовалась, что теперь не придется каждый раз при входе в храм встречать неприятного попа. Вера-то Христова ей была близка и понятна — мать из книг церковных много читала, да и бабка не отвращала, наоборот, всегда говорила: вера Христова и есть Любовь, и Любовь эта миром правит. А церковь… что ж, церковь — это только люди…
Ратнинский пастырь — отец Михаил оказался совсем не похожим на тех, что довелось Аринке встречать раньше, хоть дома, хоть в Турове, где тоже приходилось каждое воскресенье ходить на службу, а раз в полгода — к исповеди. Да и Илья в дороге рассказывал, что отче человек достойный, ученый, а главное, его Михайла чтит как учителя. Аринка уже убедилась, что этому необычному отроку вполне можно доверять — в людях он разбирается так, что иному взрослому мужу недоступно.
Не то чтобы она так уж сразу доверием к батюшке прониклась, но почувствовала — искренен отец Михаил. Не по обязанности произносит заученные слова молитвы, а с душой и трепетом, все сказанное через свое сердце пропускает. И голос у него приятный, душевный, вот только сам он бледен, сух и немощен совсем — наверняка болен.