— Пахнет чем–то странным, — скривилась я, разворачивая тряпку. — И липкое, как… как… сопли!

Я повернулась к гномам, жених высморкал красный, распухший нос в платок и посмотрел на меня красными глазами.

— Гномьи сопли? — спросил Вольпен, приподнимаясь и глядя на платок. — А ну! Три!

Я осторожно взяла платок, потерла и … о, чудо!

— Так, гномы! Разобрали платки и сморкаемся! Плачем и сморкаемся! — скомандовал Вольпен, а потом повернулся ко мне. — Сейчас я тут открою гномью соплемануфактура.

Краска с лица стиралась, а я протягивала руку за очередным платком. Где–то за спиной зловещий голос Вольпентингера стращал гномов, который даже икали от страха.

Шея была почти чистой, а я взяла новый платочек, осторожно положив его на мощную, вздымающуюся грудь. От прикосновения к его груди, я разучилась дышать. Сердце забилось так, что задрожали пальцы. Я осторожно, постоянно поглядывая на спящего, вела рукой по его груди и чувствовала, как краснею до кончиков ушей. Это было какое–то невероятное наслаждение, от которого внизу живота что–то теплело и порхало.

Никогда не думала, что обычное прикосновение будет вызвать у меня такое волнение и такое смущение.

— У нас тут забастовка рабочих сопельной мануфактуры! Говорят, что носы уже стерли! — заметил Вольпентингер. — А ну, пошли, родимые! План, перевыполнение плана! Даешь ведро соплей за пятидневку!

Закусив губу, я провела по груди еще раз, как вдруг увидела, что пятно ползет вниз в штаны, перетянутые красивым ремнем.

Я осторожно, краснея от каждого движения, вытирала плоский живот, чувствуя пальцами твердые мышцы. В тот момент, когда нужно было вытирать вокруг пряжки, я смущенно закусывала губу и отводила взгляд.

— А можно я там вытирать не буду? — спросила я, глядя на Вольпентингера.

— Ну да, проснется мужик, приспичит ему, а там баклажан! Вот радости–то! — усмехнулся рогатый кролик. — А потом скажет, что у жены ночевал! И будет он ходить со своим баклажаном!

Я засомневалась, слыша, как под рукой сморкаются гномы.

— Так, дети и несовращенолетние есть? — спросил Вольпентингер, поглядывая на призрака. — Я к кому обращаюсь, а?

— Мне уже сто лет как восемь! — произнесла призрак, слегка обидевшись. — Это считается?

— Эм… Да, считается! Поэтому отвернулась и не смотришь! — заметил рогатый кролик.

Осторожно, боясь побеспокоить спящего, я стала расстегивать ремень. Пряжка звякнула, ремень расползся по сторонам. Я снова замерла в нерешительности, закусив губу. Золотые пуговицы заставляли меня дышать с утроенной силой.

— Хфру–у–у! — трубно высморкался гном, а я зажмурилась, расстегивая пуговичку.

— Нет, я представляю его лицо, когда он узнает, что его пометил гном. А потом узнает, что конкретно пометил гном, как свою собственность. Сомневаюсь, что он будет спрашивать у гнома разрешения ею воспользоваться! — ехидно заметил Вольпентингер, когда я принялась за вторую пуговицу.