– Без одежды!
– Да, на нем даже нитки не было, – соглашаюсь я. – И после того как твоя мама дала ему свое пляжное полотенце, чтобы он смог прикрыться, он объяснил, что он путешественник во времени, и почему-то она ему поверила…
– Потому что это было правдой!
– Ну да, но откуда она могла об этом знать? В общем, она действительно поверила ему и позднее оказалась настолько глупа, что вышла за него замуж, вот так все и было.
Альба пинает меня в живот.
– Рассказывай
– Ого! Как я могу что-нибудь рассказывать, если ты меня так бьешь? Ничего себе.
Альба сидит тихо. Потом говорит:
– А почему ты никогда не встречаешься с мамой в будущем?
– Не знаю, Альба. Я бы встречался, если бы мог.
Небо у горизонта синеет, начинается отлив. Я встаю и даю руку Альбе, чтобы она поднялась. Она отряхивает рубашку от песка, потом вдруг замирает, поворачивается ко мне, вскрикивает и исчезает, а я остаюсь на пляже, держа влажную ночную рубашку и глядя на крошечные отпечатки ног Альбы в меркнущем свете.
Возрождение
4 декабря 2008 года, четверг
(Клэр 37)
КЛЭР: Холодное, яркое утро. Отпираю дверь мастерской и сбиваю снег с ботинок. Открываю жалюзи, включаю печку. Включаю кофеварку. Стою посередине мастерской и осматриваюсь.
На всем лежит двухлетний слой пыли и неподвижности. На чертежном столе ничего нет. Мешалка стоит чистая и пустая. Лекала и декели аккуратно разложены, мотки проволоки лежат нетронутые у стола. Краски и пигменты, банки с кисточками, приспособления, книги; все точно как я оставила. Эскизы, которые я прикрепила к стене, пожелтели и съежились. Открепляю их и выбрасываю в мусорную корзину.
Сажусь за чертежный стол и закрываю глаза.
Ветер бросает ветви деревьев на стену дома. Машина проезжает по слякоти в проулке. Шипит и плюется кофеварка, выжимая по каплям кофе в кофейник. Открываю глаза, ежусь и плотнее кутаюсь в толстый свитер.
Когда я проснулась сегодня утром, у меня появилось непреодолимое желание прийти сюда. Это было как вспышка: назначенная встреча с моей старой любовью, искусством. Но теперь я сижу здесь, жду… чего-то… что придет ко мне, но ничего не происходит. Открываю папку с бумагой и достаю лист цвета индиго. Он тяжелый и немного грубый, глубокого синего цвета и холодный на ощупь, как железо. Кладу его на стол. Стою и смотрю на него какое-то время. Вынимаю несколько кусочков мягкой белой пастели и взвешиваю в руке. Затем кладу их и наливаю кофе. Смотрю в окна на заднюю часть дома. Если бы Генри был здесь, он сидел бы за столом и смотрел на меня в окно. Или, может, играл бы в «скрэббл» с Альбой, или читал комиксы, или готовил суп на обед. Потягиваю кофе и пытаюсь заставить время повернуться, стереть разницу между сейчас и тогда. Меня здесь держит только моя память. Время, пусть я исчезну. «Тогда, конечно, воссоединится то, что раздваивали мы»[129].
Стою перед листом бумаги, держа в руках белую пастель. Лист большой, и я начинаю от центра, склоняясь над бумагой, хотя знаю, что за мольбертом будет удобнее. Измеряю фигуру, в полроста: здесь будет макушка, здесь пах, здесь пятки. Набрасываю голову. Рисую очень легко, по памяти: пустые глаза, в середине лица длинный нос, рот в форме дуги слегка приоткрыт. Брови выгнуты в изумлении: о, это