Глаза их встретились, после чего обе кумушки посмотрели на дом Пейца. Уже к вечеру все жители города знали, что вдова Йозефа никакая не вдова, а самая что ни на есть ведьма.
Когда Эва появлялась на улице, она тут же становилась предметом всеобщего внимания: женщины в спешке переходили на другую сторону дороги, плевали ей вслед, а мужчины останавливались и провожали ее любопытными взглядами. Некоторые из них считали, что брешут бабьи языки – из зависти. К их числу принадлежал и полицмейстер. Его недоумение превратилось в одержимость. Этот немолодой, тучный мужчина, как только видел вдову, совершенно терял голову: в душе у него закипало что-то невыносимо обжигающее – то была смесь обиды и всепоглощающего желания обладать Эвой. Если бы строптивая вдова была обыкновенной женщиной, как первая жена Пейца, София, – несомненно, Дыбенко бы уже нашел способ удовлетворить свою страсть. Но Эва была очень даже не проста – в ее присутствии Пейц чувствовал себя мальчишкой, и ее равнодушие распаляло его все больше.
Наблюдая, как она флиртует с кривым Лукой, подвизавшимся залатать крышу ее дома, или улыбается соседу Райде, полицмейстер испытывал приступы настоящего бешенства, и ему стоило невероятных усилий не вмешиваться. Впрочем, главным его соперником был, пожалуй, сам губернатор – тот еще сластолюбец, пообещавший, как было известно Дыбенко, свое покровительство «бедной, милой Эве». Однажды ему самому довелось наблюдать, как разодетый и напомаженный Роман Янович собственной персоной наведался в дом вдовы, неся под мышкой корзину с торчавшей оттуда бутылкой сидра. Самсон Казимирович был готов убить высокопоставленного соперника, но, к его удивлению, Брыльский вышел, не пробыв в гостях и пяти минут. Это обстоятельство наполнило душу полицмейстера неслыханной радостью – весь остаток дня он оставался в прекрасном расположении, напевая себе под нос незамысловатую песенку.
Понимая, что силой ничего не добиться, Дыбенко решил сменить тактику – и придумал игру в тайного поклонника. Используя служебное положение, он заставил цветочницу носить Эве каждый день по свежему букету и делать это по возможности скрытно. Однажды вдове удалось застать девушку в тот момент, когда она оставляла на пороге ее дома цветы, но как ни пыталась Эва выяснить, от кого они, цветочница молчала, точно набрав в рот воды. Возможно, вдова и догадывалась, кто ее тайный воздыхатель, но вида не подавала и, встречаясь на улице с Дыбенко, здоровалась с ним обычным образом – вежливо, но холодно.
Престарелый Ромео был озадачен таким поведением и решил, что Эва сочла его немощным старцем, неспособным доставить удовольствие женщине.
«Я должен во что бы то ни стало доказать ей, что я… что у меня…» – мерил он шагами казенный кабинет.
– Что это Вы там бормочете, Самсон Казимирыч? – осведомился Панкрат Сиз.
– Цыц! Молчать! – гаркнул на него полицмейстер.
Усы его затопорщились в разные стороны, глаза метали молнии, и был он в точности похож на кота с известного народного лубка.
– Да я чего – ничего… – вжав голову в плечи, пробормотал писарь. – Думал, может, помочь чем надо…
– Слышь, Панкрат! Ты ведь у нас человек ученый! – лицо начальника просветлело. – Стихи сочинять умеешь, поди?
– Да Бог с Вами, Самсон Казимирыч… на то талант надобно иметь.
– Весьма огорчительно! – разочарованно буркнул Дыбенко.
– А Вам, извиняюсь, зачем? – вкрадчиво спросил писарь.
– Да нет, просто так спросил, – отмахнулся полицмейстер.
– Вообще-то, знаете ли, в юности я баловался малость… Барышням нравилось, – сказал писарь, которого разъедало любопытство.
– Вот как?! – оживился Самсон Казимирович. – Ну-ка, прочти-ка что-нибудь из того, что бабам нравится.
Усмешка тронула бледные губы писаря: он понял, что догадки его оказались верны и у его начальника, появилась, скорее всего, любовница.
«Хм… не Амалии же Кирилловне он собрался читать стихи, – пронеслось в голове. – Эх, надо бы прочесть что-нибудь, а там узнаем поподробнее, что за Лаура появилась у нашего Петрарки.
И он, прокашлявшись, прочел: