— А вон стоит, наш староста, — сказал Васятка, показывая рукой вправо, где метрах в ста стоял здоровенный мужик, метров двух росту.

Одетый в черные кожаные штаны в обтяжку, того же матерьялу черный жилет, расстегнутый на необъятном пузе. Он надвинул на лоб, блестящий на утреннем солнце, черный кожаный картуз с лаковым козырьком и лениво щелкал семечки, облокотившись на забор.

«Ну все, обкладывают демоны содомские, как волка дикого обкладывают!», — отчаянно пронеслось в голове у Акима

— Митрий Пантелемоныч! Вот тут свежий перехожий спрашивает дорогу на Пердуховку какую-то!

— Так иди сюда, перехожий, тут и покалякаем. Чего издалече кричать друг другу, как бабы оглашенные.

Аким шел к старосте, какими-то зигзагами, стараясь выверить путь отхода и оттянуть время. Буковки продолжали сигнализировать об опасности. Впрочем, Аким и без буковок понимал, что еще чуть-чуть и — всё, его песенка нормального мужика спета.

— Здоров будь, перехожий, — неожиданно высоким голосом сказал староста.

— И тебе не хворать, Митрий Пантелемоныч, — ответил Аким, держась от мужика на расстоянии и оттопырив за спиной намасленный палец, который он держал наготове.

— Откуда же такой симпатичный медвежонок забрел к нам? — староста шагнул к Акиму на шаг.

— Да мне бы дорогу в Пердуховку узнать, — ответил Аким, отступая на тот же шаг.

— Сдалась тебе та Пердуховка? Оставайся у нас, мы тут таких ладных парней привечаем завсегда, жену тебе найдем враз, или мужа, у нас с этим просто, — говоря это, староста подошел к Акиму почти вплотную.

— Да я как-то по бабам больше. Мне с ними сподручнее, — ответил конюх, отступая от Митрия Пантелемоныча.

— Все так сначала говорят, это потому что ты не знал настоящей мужской любови. Идем со мной, я тебе покажу, как это сладко, с настоящим умельцем. Не разочаруешься. Ты не боись, у нас все заведено, чтобы по обоюдному согласию. Сначала я тебя полюблю, потом ты меня полюбишь, всю страсть свою выкажем, — сказал староста, обнимая Акима за плечо.

Из соседних изб начали стекаться остальные дровосеки и Аким понял, что бежать надо прямо сейчас, а то через минуту будем поздно. Завалят, отдровосечат за милую душу и сам поневоле останешься. Куда же в миру с такой позорной оказией жить. Он поднял намасленный палец перед носом старосты.

— Видишь это?! — крикнул презрительно Аким, — А во хер тебе! Не бывать тому, чтобы настоящий мужик вот так свою душу христианскую вам содомитам богомерзким отдал! — и воткнул палец в жопу.

Ноги сами рванули с места только его дровосеки и видели.

— Сбежит, Митрий Пантелемоныч, ой, сбежит ведь! — закричал подбежавший Петрунька.

— Никуда он не сбежит. Сколько их таких бегало. Седлайте наших медведей-блудников, чудищ содомских! Они ему покажут, что он потерял!

Дровосеки мигом разбежались по дворам. Открыли амбары, выпуская огромных медведей и прилаживая им на спину седла. Многие успели одеть черные лаковые картузы с высокой тульей и вооружиться топорами.

Васятка уже скакал на медведе-блуднике через поле за убегающим Акимом, а Петрунька, сняв с головы платок, махал ему вслед. За ним, пришпорив своих медведей-блудников, с гиканьем и визгом понеслись и другие дровосеки.