Глава тридцать шестая. Никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь

— Не надо меня жалеть Загряжский! Со мной все в порядке. Я цела и здорова, даже полна сил. Вот берите за угол эту тяжеленную раму, мы ее с вами на чердак затащим. А подрамник с холстом нужно сжечь, мне так один художник посоветовал. У вас спички в кармане имеются? — мой голос срывался от усилий, потому что, резная, покрытая позолотой рама была будто бы каменной.

Вся красная от натуги, с растрепанной прической, я волокла ее по лестнице на чердак так быстро, что Загряжский еле успевал за мной. Прошло несколько часов, с тех пор, как банда Аркадия уехала из"Сладких Хрящиков"в неизвестном направлении. Прибывший с полицией Добужинский лишь разводил руками и хмурил светлые брови.

— Как в воду канули разбойники! Видно давно план отступления проработали. Художник этот ваш, не так прост оказался. Говорите, что волосы у него полностью белые и тонкий шрам на лице имеется? Неужели сам Седой в наши края вернулся?

Добужинский задумчиво покивал головой, дал команду полицейским бросить поиски исчезнувших грабителей и забрав с собой в больницу избитого Григория, которому явно была нужна медицинская помощь, благополучно отбыл в город.

Пока Галина успокаивала девушку, у которой после пережитого случилась истерика, я тоже решила прийти в себя. Давно заметила, что меня отлично утешает любая физическая работа или занятия спортом. Но поскольку бегать вокруг"Сладких Хрящиков"или подтягиваться на турнике в данной ситуации выглядело бы очень странным, то я решила исполнить наказ моего несостоявшегося живописца, будь он трижды неладен.

Когда я с сожалением и злостью искала место для торжественного сожжения холста, на котором так и не появился портрет моей тетушки, в"Сладкие Хрящики"вихрем ворвался Загряжский.

Красивый и загорелый он ходил за мной по пятам, старался утешить неловкими и шаблонными фразами. В результате его лощенный, франтоватый вид раздражал меня еще больше, и я позволила себе раскапризничаться, как маленькая и обиженная девочка. Ну, честное слово мне так надоело быть сильной, что в какой-то момент захотелось расплакаться. Слезы и эмоции были героически сдержаны, но Загряжский все равно что-то почувствовал.

Он резко бросил нести свой край злосчастной рамы. Деревянный шедевр неизвестного мастера вырвался из моих рук, с тяжелым грохотом упал на ступеньки. Углы украшенные тончайшей резьбой и позолотой, огорченно скрипнули, удивленно ойкнули и раскололись. Рама перекосилась превратившись в уродливый, огромный ромб.

Я стояла и смотрела на погибшую красоту. Слезы уже невозможно было сдержать. Они бежали у меня по щекам, щедро орошали губы. Были они очетливо соленые и даже горькие. Конечно же я понимала, что оплакиваю не только эту невезучую раму. Что-то явно надломилось во мне, словно это не рама разбилась, а лопнула какая-то пружина во мне самой. Жалобно всхлипнув я тихонько заскулила, как маленький ребенок уверенный в том, что никто ему не может помочь.

Очнулась от того, что сильные руки подхватили меня, торопливые поцелуи покрыли мое мокрое от слез лицо.

— Плачь, Эмма, плачь! Слезы это сейчас то, что тебе необходимо! Пусть с ними выйдет вся твоя душевная горечь, все твои обиды. Если ты позволишь, я всегда буду с тобой, я постараюсь что-бы эти слезы были были последними в твоей жизни. Прошу, дай мне возможность доказать тебе свою любовь, — шепот мужчины был поспешный, обжигающий, он перемежался с короткими и страстными поцелуями.

Мне казалось, что я лечу высоко над землей подхваченная жарким порывом ветра. Но тревоги не было. Я откуда-то твердо знала, что эти крепкие руки не уронят меня, что я теперь не одна. Поцелуи становились все яростней, все настойчивее, они покрывали мои щеки, лоб, закрые глаза. Затем наши губу встретились и слились в едином и безумном, почти сумасшедшем поцелуе.