...Снова толчок в плечо. Да что ты будешь делать, геноцид какой-то...

– Дашок, проснись, идет кто-то... Доставай ствол.

Я села, хлопая глазами, как осетр жабрами. Ничего не изменилось. Серая ночь оставалась за пределами полянки. Трещал костер, очерчивая окружающие деревья оранжевым кольцом. Борька Липкин с физиономией властелина этого кольца сидел на полянке и чутко водил ушами.

– Сработало, Даш... А ну, уползи от костра и держи его на мушке...

Я на четвереньках куда-то подалась, волоча за собой спальник. Борька наступил на него – он отцепился.

По тайге действительно кто-то шел. Незнакомец не таился – производил при ходьбе демонстративный треск. Борька пальцем показал на сосну у края полянки. Тем же пальцем изобразил полукруг: «огибни», мол, и не отсвечивай. Сам положил руку на «Каштан», сел на колено, палочкой заковырял в костре.

Я затаилась. Неуютно тут было. Нога вошла во что-то мягкое, податливое, но времени подумать, куда я попала, уже не было. Я подняла пистолет...

На поляне появился Турченко. Я так и думала. Вошел по-свойски, без опаски. «Каштан» висел на плече стволом вниз. Оглядел полянку, сбросил оружие, мешок, присел у костра. Сдержанно кивнув Липкину, повернул голову. Глаза насмешливо заблестели.

– Даша, не сиди в муравейнике. Укусы муравьев не всегда полезны.

Я пронзительно заверещала, выдернув ногу. Не переставая голосить, заметалась по полянке, стряхивая с ног невидимых монстров. Сбросила сапог, принялась выколачивать его о землю.

Борька с Турченко смотрели на меня почти серьезно и... как-то одинаково. Когда я перестала отплясывать и, тяжело дыша, плюхнулась к костру, Липкин без тени юмора заметил:

– Сдурела баба.

– Венгерский танец, – добавил Турченко. – Послушайте, господа, я, может, не в той плоскости соображаю... Ваша пальба – это плановый семейный скандал или приглашение?

Нас интересовали две вещи: почему распалась группа и при каких обстоятельствах Турченко начал мое преследование в ущелье.

На каждый вопрос он давал ясный, исчерпывающий ответ. Членство в группе Турченко прекратил по причине недостойной, но уважительной. Из страха. В один прекрасный миг он отстал от отряда, свернул в ложбину и некоторое время двигался параллельным курсом. На «одиночное плавание» его подвигла моральная обстановка в коллективе.

– Это и вправду «Последний герой», ребята, – жаловался очередной изгой. – Интриги, клубы по интересам... Тихушники, блин. Вас утопили качественно. До меня позднее дошло, что топить вас оснований не было. Что с того, что вы присоединились последними? В любом деле есть последний, все не могут быть первыми. Невзгоду словно подменили. Столько грязи вылить на каждого из вас! Все припомнила: и как ты, Борис, выносил Дашу из вертолета, и перешептывания по углам, и явную выдумку, по ее словам – так называемый телефонный разговор перед рассветом... Больше всего ее возмущало, что ты не узнала голос говорящего. И смерть Боголюбова припомнила – дескать, только медик мог вкатить командиру отравляющее вещество в такое место, что тот и не пукнул...

– Да любой мало-мальски подготовленный мог, – буркнул Борька, – невелика наука.

– ...А Усольцев – тот еще подпевала! То ли заклеить ее собрался, то ли нутром подхалимским старшую почуял. Ваши косточки перемыли, так он на меня наехал. Рожу хитрую сделал и говорит: «Ты, Сашок, я слышал, в Камнегорском отряде числишься? Под руководством Белова Иван Иваныча?» – «Не Иваныча, – говорю, – а Игнатьича. И не Белова, а Белого». Фамилия у него такая: Бе-лый. «А вот под Бестяхской, – говорит, – в прошлом апреле геологов с горы окатило – скала обрушилась, ваша поисково-спасательная вылетала». – «Ну, – говорю, – вылетала». – «Так ответь же, – скалится, зараза, – сколько душ спасли и как скалу ту величали?» – А хрен ее знает, ребята, как ее величали и кого спасли. Я с апреля по май в Нижнекумской работал – в распоряжении паводкового штаба. Пьяных рыбаков эвакуировали. Так и сказал ему. Через полчаса он опять ко мне и щерится, сволочь. «Никого не спасли, – говорит, – а скалу Клыком Дьявола прозвали». – «Учту», – отвечаю. – «А скажи, Сашок, – не унимается этот упырь, – а вот в сентябре у вас под Ытык-Кюелем вертокрыл хрякнулся в сухую грозу – детишек якутских шибко одаренных с республиканской олимпиады везли. Скажи, Сашок, как долго эту вертушку из болота вынимали и сколько после этого одаренных детишек в Ытык-Кюеле осталось?..» Ну, я про себя чисто матом – откуда я знаю? В отпуске я был, под Ярославлем, на исторической родине. Совпало так. Но разве этим объяснишь? Они и мыслят в одном ключе. Давай шептаться, на меня зыркать... Тоскливо стало, ребята. Ну не убивать же их. Вот и отстал я при ближайшей оказии, и по овражку, на северо-восток... Хорошо, ориентир здесь, – он выразительно постучал по черепной коробке. – Завяжи мне глаза, раскрути, север найду, как ледокол «Ленин»...

На месте крушения Турченко не был, хотя искал он его дотошно. Пошатайся еще минут двадцать, глядишь, и выбрался бы к самолету – уже стоял на краю оврага, когда увидел в придонных зарослях идущего человека (при этом он выразительно перехватил мой взгляд). Обрадовался, но природная осторожность настояла – дал мне пройти, спустился по откосу и пристроился сзади. Правда, мистика пошла: то была баба, то вдруг пропала. Он помчался бегом, но никого в пади уже не было, прямо наваждение какое-то.

– Ты куда подевалась, Даш? У меня аж волосы дыбом...