Кибб кивнул, украдкой улыбнувшись.

– Будет сделано. Теперь вы Регент.

– Я могу действовать в обоих направлениях.

– Сэр? – Ивен шагнул вперед, на его лице читалось недоумение, на щеках блестели слезы. Сердце Айсы сжалось при виде его. Все знали, что Ивен боготворил Королеву, и, казалось, он не понял, что произошло.

– Что такое, Ивен? – спросил Булава, его голос окрасила лишь капелька нетерпения.

– Что мы будем делать, сэр? – спросил Ивен, и Айса признала, что была не права: он все понял.

Булава спустился с помоста, тихонько похлопав Ивена по спине.

– Будем делать единственное, что нам остается. Будем возвращать ее обратно.

– Мне жаль, – повторила Келси. Она чувствовала эту ужасную сторону себя, нависающую, ликующую, желающую обрушиться на стоящую перед ней женщину. Другую Келси, которая считала смерть самым эффективным решением всех проблем.

Она ожидала, что Красная Королева упадет на колени, но та осталась стоять, и мгновение спустя Келси поняла, что эта женщина не из тех, кто будет о чем-то просить. Это было нетрудно понять, просмотрев жизнь женщины примерно так же, как жизнь Лили, увидев ее становление. Ребенком Эвелин Рэйли умоляла и не получила ничего. Красная Королева больше никогда ничего не станет просить.

Множество воспоминаний витало в разуме Келси: игры с игрушечными солдатиками на разбитых плитах пола; тоскливый взгляд на голубой маятник драгоценного камня, качающегося на груди женщины; наблюдение из-за занавески, как красиво одетые мужчины и женщины танцуют в комнате, в которой Келси с легкостью признала собственный зал для аудиенций. Эвелин Рэйли отчаянно хотела, чтобы ее заметили, чтобы ей уделили хоть немного внимания, но во всех этих детских воспоминаниях она была одинока.

От взрослых воспоминаний Келси шарахалась. В разрозненных кусках она увидела страшную историю: как гонимый ребенок воскрес из небытия с собственными представлениями о величии, как направил всю боль и разочарование в тиранию. Роу Финн помог ей, научил творить собственную магию, но Келси чувствовала и врожденную опустошенность во взрослой женщине перед нею, уверенность, что несчастное детство лишило ее бо́льших перспектив, а потеря сапфиров была особенно болезненной. В этой путанице нашлось место и портрету. И хотя Келси видела его лишь мгновение, она без труда узнала Лили. Красная Королева не знала Лили, но так или иначе чувствовала глубокую связь с ней, и теперь Келси видела, что Торн и Роу Финн были лишь отчасти правы. Красная Королева желала бессмертия, но не потому, что хотела жить вечно. Она не боялась смерти. Она хотела лишь быть неуязвимой, сама управлять своей судьбой, не зависеть ни от чьих прихотей. Девочка Эвелин не была властна над собственной жизнью. Красная Королева была полна решимости властвовать над нею безраздельно.

Келси сделала шаг назад, пытаясь абстрагироваться от этого. Глубоко понимать других – ценное качество, говорила Карлин, но понимание Красной Королевы не облегчало задачу. Впервые за несколько недель Келси подумала о Мерне, которому она дала обезболивающее, прежде чем казнить. У нее не было никаких лекарств для Красной Королевы, но, по крайней мере, она могла убить ее быстро, не подвергая ужасным мучениям, как Торна.

Но даже когда Келси попыталась отстраниться, ее застигло и удержало воспоминание: юная Эвелин, возможно одиннадцати или двенадцати лет, стоит перед зеркалом. Это воспоминание тщательно оберегалось, настолько, что, когда Келси принялась его разглядывать, тело Красной Королевы протестующе дернулось, и она бросилась на соперницу, нацелившись прямо на сапфиры. Келси увернулась и оттолкнула ее; Красная Королева пролетела по комнате, с шипением отскочив от стены палатки. Келси последовала за ней, не отпуская ее сознание, чувствуя боль, окружающую воспоминание, обостряя его, словно рану, которая никогда не заживала. Эвелин перед зеркалом, разглядывает себя в муках страшных откровений.

Я никогда не буду красивой.

Келси отпрянула, чувствуя, как будто ее укусили, отмахиваясь от воспоминания, словно от зловредного насекомого. Но боль Эвелин не отступала: Келси почувствовала, словно в разум впились колючки. Женщина перед нею была красивой, такой же красивой, как сейчас Келси. Но эту красоту она создала сама, вылепила, прямо как Келси. В глубине души это по-прежнему была та же неприметная девушка: Красной Королеве так и не удалось уйти от нее, оставить позади, и в этом Келси увидела ужасный намек на свое собственное будущее. Теперь Красная Королева стояла, прислонившись к стене палатки, тяжело дыша. Она подняла на Келси злобный взгляд.

– Убирайся. Ты не имеешь права.

Келси отпустила разум женщины. Красная Королева осела на землю, сжавшись, обхватила руками колени. Теперь Келси хотелось извиниться за то, что она видела, за свой некрасивый поступок. Но Красная Королева закрыла глаза, отмахнувшись от Келси: четкая уверенность, что она умрет, охватила мысли женщины, успокаивая захлестывающие их приливы. Красная Королева прожила долгую и страшную жизнь, прошедшую под знаком будничной жестокости, а отгородиться от блуждающего внутри нее ребенка оказалось не так легко. Темная сторона Келси хотела было отмахнуться от ребенка: убийство витало у нее в голове, хищное, словно собака, рвущаяся сорваться с привязи. Но Келси остановилась, внезапно столкнувшись с тем, о чем прежде никогда не думала. Женщина перед нею заслуживала серьезного наказания за свои деяния, за страдания, которые причинила миру. Но девочка Эвелин не несла ответственности за то, что с ней сделали, за переживания, сформировавшие Красную Королеву. Разум Келси кричал, убеждал, требовал, чтобы она что-нибудь сделала, чтобы действовала. Но она все мешкала, глядя на скорчившуюся перед ней женщину.

Проблемы прошлого. Ее собственный голос отдался эхом у нее в голове, и Келси захотела, чтобы Булава оказался рядом, потому что теперь она чувствовала, что может разрешить эту головоломку, показать ему на примере, как неисправленные проблемы прошлого неизбежно становятся проблемами будущего.

«Я не могу ее убить», – поняла Келси. Их окружала армия, армия, готовая войти в Новый Лондон и уничтожить его. Это был единственный вариант Келси, единственный шанс… но она не могла заставить себя действовать. Сострадание все испортило.