Все время я титаническими усилиями подгонял своих людей: "давай, давай" – по-русски, "шнелле, шнелле (быстрей, быстрей по-немецки), "анда, анда" (быстрей, быстрей испанский), "куэль, куэль" (немедленно, быстро – на языке ацтеков).
За эти пару дней из утренней болтовни с Фебеей, поставляющей мне новости вместе с едой, я узнал, что в соседнем Мехико ушли в мир иной уже три жреца. Парочка были прирезаны в своих домах при попытке ограбления, тогда же пострадало и несколько слуг, а одного нашли в глухом переулке (в воде канала) с размозженной головой (как видно этот гений решил, что выпить с новыми друзьями в каком-нибудь укромном тихом месте это весьма хорошая идея). Вот такая вот светская хроника. В наши дни жить вообще опасно. Что же, все эти жрецы теперь смогли на своем опыте убедиться, что укус волкодава всегда эффективнее их визгливого собачьего лая. Я мог быть очень злобным ублюдком, если меня к этому вынудят, хотя в моем положении лучше было научиться жить хорошо самому и давать жить другим.
– Ну надо же, что такое творится! – каждый раз причитал я, страдая от приступов лицемерия и изобразил на своем лице самый что ни на есть удивленный вид. – Что же это такое делается – совсем разбойники распоясались, как жить-то дальше? А может, это не разбойники были, а злобные оборотни, жаждавшие людской крови? Вот и у меня слуга был мирный человек, а потом вдруг как кинется, жуть! Явный оборотень!
Фебея мило пугалась таких моих предположений и облако тревоги на несколько мгновений затеняло ее симпатичное смуглое лицо. Впрочем, она не могла грустить достаточно долго и скоро уже рассказывала мне следующую уже смешную историю, где фигурировали животные и дети. При этом она заливалась звонким смехом, так соблазнительно колыхающим ее высокую грудь. Я наблюдал за ее грациозными движениями горящими глазами как голодный хищник. Что же, здесь в глуши, мои манеры слегка заржавели. Женщина моей мечты! Взял бы я Фебею в свой гарем, но и так там уже перебор, тридцать женщин уже слишком много. Да и политику с удовольствием путать нельзя, а у меня все вакансии жен заполнены сугубо по политическим мотивам, больше для статуса и с целью породниться со всеми важными туземными династиями страны. Интересы державы для меня важнее своих собственных. Все как в популярной песне: "Зачем разлучница-судьба всегда любви помеха? И почему любовь раба богатства и успеха?"
Одно плохо, все жены упорно отказываются беременеть. Повторяется случай с комарами и москитами, в этом мире я несколько чужой. Ничего, тут мусульманских гаремов нет, и у индейцев до евнухов пока еще не додумались, так что, наверняка, скоро какие-нибудь добрые люди мне с этим помогут. В общем-то, этих жен можно рассматривать в первую очередь как отданных мне в качестве гарантии заложников. Да и родни у меня и так довольно, у меня еще в наличии три живых брата и куча племянников, так что с наследниками вариантов и так много. А с Фебеей я что-нибудь потом придумаю, пока загадывать рано, еще бы грядущее вторжение испанцев пережить. Вот явятся разгневанные испанцы в поисках пропавших денег, тогда и придется мне хлебнуть шилом патоки, наплакаться горючими слезами.
Но все когда-то заканчивается, и скоро я готов был в путь. Я правитель очень скромный, в поход отправляюсь без дворецкого, врача, повара, многочисленной прислуги, музыкантов, танцоров и шутов, как привыкли местные туземцы. С доном Хосе Акмариктцином я полностью рассчитался, ввиду выполнения им полного объема подрядных работ, всех имеющихся в наличии здоровых русских в количестве 220 человек и немцев в количестве 80 бойцов собрал, к ним прибавил шесть сотен "тамеме" – индейцев носильщиков с грузом (в основном черного пороха и прочими военными припасами), пора выдвигаться в дорогу.
Хотя дорог, как таковых здесь нет, даже между Мехико и Веракрусом, хотя мне приходится мотаться между ними туда-сюда, словно челноку. А что делать? Дожди на центральном плоскогорье довольно редки, поэтому с мощением пути можно не заморачиваться, так как грязи не наблюдается, больших рек нет, поэтому мосты можно не строить, а переходить речушки и ручьи в брод (по-испански Эль-Пасо). Остается обустроить постоялые дворы-венты и харчевни-ранчерии и можно пользоваться. А поскольку телег нет и лошадей пока мало, то пешком можно значительно спрямить путь, человек почти везде может пройти. Со временем, конечно, придется делать нормальные дороги, но пока до этого руки просто не доходят.
А так конечно мрак, десять – двенадцать дней тяжелого пути, чтобы провести неделю в Мехико, а потом будь любезен проделать такой же путь обратно на побережье, кормить москитов. Фигаро здесь, Фигаро там. Это приводит к тому, что в дороге ты проводишь большую часть жизни. Я уже не говорю о мореплавателях, например, о своем братце Диего, которые вообще на суше бывают редко, а всю свою сознательную жизнь проводят в море. Кстати как он там? Уже больше чем три недели мои корабли в плавании, максимум через неделю братец Диего должен достичь Азорских островов.
ГЛАВА ПЯТАЯ
А молодому капитану Диего Яго Седеньо, всего второй раз совершающего самостоятельное плавание через Атлантику в это время было не до шуток. До сих пор спокойный переход не был богат событиями. Уже на пути к Азорам небольшую эскадру из пяти кораблей, движущихся друг за другом, настиг жесточайший шторм. С норд-оста налетел сильный противный ветер, и, чтобы не терять пройденного пути, все корабли немедленно легли в дрейф. Погода к вечеру еще ухудшилась, полил дождь, и волнение опять усилилось. Стало сумрачно, зыбь росла, фронтальные поверхности волн становились более крутыми, их гребни стали заваливаться и падать, раскачивая судно с борта на борт.
Топы мачт описывали вызывающие тошноту дуги на фоне туч, палуба заливалась зеленоватой водой и белопенными клочьями. Матрос, убиравший паруса и спускавшийся с верхнего марса-рея, не смог удержаться, и был унесен ветром со вскриком, потонувшем в рёве бури. Да и на палубе пробраться с кормы вперед было опасным предприятием, даже с помощью штормовых лееров. Потом, на судне Диего, называвшемся "Андалусия", усилившийся ураганный ветер сорвал часть парусов и разодрал снасти. Если бы кто-нибудь в этот момент стоял на носу корабля, он не смог бы ни смотреть, ни дышать, от бешенного напора ветра и воды. Вспышки молний внутри туч виделись адской подсветкой.
Скоро вся армада оказалась разбросанной по морю и, возможно, остальные корабли погибли. Теперь ничего не оставалось делать, кроме как удерживаться на качке и наблюдать за ухудшением условий. А мощный и яростный ураган все еще не унимался. Сильнейший ливень и так совершенно уничтожил всякую видимость, а тут еще наступила вечерняя темнота, в которой можно было разглядеть только нескончаемые валы волн, от сильного ветра, покрытые обильной пеной, так что ужас брал на них смотреть.
Корпус судна стал содрогаться в борьбе с нескончаемыми рядами водяных валов, борта заскрипели от напряжения. Когда правый борт нырял под набегавшие валы, гребни волн каскадом захлестывали палубу и растекались между люками трюмов, чтобы ливнем скатываться с противоположного борта. Но сойти успевала не вся вода, и казалось, глядя от штурвала, что палуба постоянно находилась под водой. Корабль под влиянием бортовой и килевой качки дергался как загнанный зверь, старающийся сбросить с себя атакующего хищника. Принять на палубу тонны бело-зеленой воды, стряхнуть ее с себя и вновь удариться в склон следующей волны, болезненно перевалить гребень с кормовым рулем, задравшимся в воздух, рухнуть в подошву волны – и повторять этот цикл снова и снова.
Моряки шептали молитвы Святой Деве, и чтобы господь избавил их от неистовства штормов, носящихся по морям и губящих мореходов, прося у господа прощения за все свои прошлые грехи и умоляя помочь им исправиться, так как верили, если они помолятся от всего сердца, то они выйдут целыми и невредимыми из этого грозного испытания. Но это им мало помогало, корабль кидало по волнам, как утлую скорлупку и скоро не выдержала и треснула грот-мачта. Оглушительный звук был похож на пушечный выстрел. Качка была такая, что казалось, будто бы кишки в брюхе раскачивались, как снасти на топах мачт. А ветер все усиливался, шторм ревел и грозил опрокинуть корабль на бок. Воздух временами был так наполнен водой, что казалось, будто все находились не над, а под поверхностью моря. Мальчишка-юнга горько заплакал, думая, что пришел его последний час.
Скоро треснувшая мачта обломилась и уперлась в борт, грозя вызвать расхождение обшивки корабля. Корпус трещал и стенал в агонии. "Такого корабль точно не перенесет", подумал Диего, удивляясь тому, что еще способен думать перед лицом такой ужасающей ярости. Но каким-то удивительным образом судно продолжало оставаться на плаву. По совету старших корабельщиков, уже испытанных в штормах, Диего приказал срубить грот-мачту на уровне палубы, благодаря чему судно немного успокоилось, но это стоило жизни трем матросам, так как, падая, мачта раздавила их насмерть. Им переломало все кости, – зрелище, столь потрясшее всех, что матросы некоторое время были вне себя от ужаса. После этого молодой капитан приказал рубить еще бизань и фок-мачту и сровнять все надстройки, чтобы ничто на судне не возвышалось над верхней палубой.
Все это было сделано с величайшей быстротой, хотя погода этому препятствовала, так как шторм был необыкновенно жестокий, море кипело, темнота была непроглядная, волнение свирепое, дождь лил как из ведра, а напор ветра был столь невыносим и порывы его столь бешены, что никто из моряков не мог устоять на ногах. Волны швыряли несчастный корабль, как щепку, корпус судна начал окончательно расходиться, открылись многочисленные течи в трюме. Откуда-то из темноты донесся тревожный сигнал бедствия, похоже, что там погибал еще один из кораблей эскадры.
Диего замер и обратив глаза к небу, и сложив вместе руки, произнес во весь голос, так что все оставшиеся в живых члены команды его услышали:
– Господи Иисусе Христе, подобно тому как ты, мой боже, по великому милосердию своему, взял на себя грехи наши и искупил их на кресте, так и я прошу тебя по великой милости твоей разрешить, чтобы наказание, наложенное твоим божественным правосудием на этих людей за все, чем они тебя оскорбили, понес один я, ибо я был главной причиной того, что люди эти погрешили против твоей божественной доброты, и пусть не окажутся они в эту страшную ночь в том положении, в каком за грехи свои оказался я. А посему, Господи, в скорби души своей прошу тебя во имя всех, хоть и недостоин я того, чтобы ты меня услышал, отвратить глаза свои от них и обратить их на меня и на то, как много тебе пришлось претерпеть за нас по бесконечному твоему милосердию.
Едва прозвучали его слова, как все моряки с великой силой воскликнули: "Господи, смилуйся над нами", – и не было человека, который не оцепенел бы от горести и печали. Но так как всякому человеку свойственно в подобном положении делать все возможное, чтобы сохранить свою жизнь, и ни о чем другом не думать, у всех было только огромное желание спастись, и все помышляли лишь о том, как этому способствовать, и поэтому, забыв всякую жадность, решили как можно скорее облегчить судно, бросив все товары за борт.
Человек сорок, бросилось немедленно в трюм, и меньше чем за час почти весь груз был выброшен в море, так что на судне ничего не осталось. Безумие людей дошло до такой степени, что даже сорок мешков, наполненных слитками серебра, и серебреной монеты, они тоже выбросили в море, и никто и не подумал о том, что в них было, не говоря уже о других весьма ценных вещах, которые вместе со всем остальным отправились по этому печальному пути на дно морское. Так как случись что, и в маленьких шлюпках бы не хватило место и для пятой части команды.