Действительно, когда он, передав весть, будет возвращаться из Москвы в свою станицу, у него не будет алого нагрудника. А дадут ли ему, рядовому пограничнику, какое-либо сопровождение или даже просто заводного, то есть второго, запасного, коня — это еще вопрос. Озабоченный лишь одним — доскакать до Москвы с важнейшим известием, Ванятка совершенно не задумывался об обратном пути и сейчас был благодарен поморским дружинникам за предложенную помощь.

— Спасибо, братцы! — Ванятка подобрал поводья, приготовился поднять коня в намет.

— А как там наш разведчик? — торопливой скороговоркой спросил полусотник, понимая, что не имеет права дольше задерживать гонца. — Где он сейчас?

— Царство ему небесное! Это был настоящий герой! — Ванятка, сняв шапку, перекрестился, его голос невольно дрогнул.

Но уже в следующее мгновение пограничник взмахнул нагайкой и помчался по дороге с места в карьер, надевая шапку уже на скаку. За ним, не мешкая, последовал назначенный в сопровождение боец. Оставшиеся на месте поморские дружинники сняли береты и застыли, отдавая долг своему погибшему товарищу.

— Отря-яд, рысью марш! — скомандовал после скорбной минуты молчания Разик и направил коня вперед, туда, где в двух днях пути лежала Засечная черта.

Дорога была широкая и прямая, хорошо просматривалась на сотню саженей вперед, поэтому десяток леших двигался без особой опаски, не высылая вперед боевого охранения. Разик и Желток скакали бок о бок во главе кавалькады, чуть оторвавшись от остальных. Когда они отделились на значительное расстояние, на котором их уже не могли слышать бойцы, Желток вопросительно взглянул на друга:

— Ну, братик, поясни теперь подробнее, почему ослабил наши и без того малые силы и послал бойца в стольный град?

— Все очень просто. Вспомни, что нам Лось осенью говорил. Нет у царя и бояр веры пограничным старшинам, считают они, что те их намеренно крымским набегом пугают, чтобы богатые припасы от казны получать да от Ливонской войны на Оке-реке отсиживаться. Наш недоверчивый государь считает, что пограничники подкуплены литовцами и поляками, ибо те враги наши, зная, что у царя с турецким султаном договор о вечной дружбе, всеми силами стараются ослабить наши войска в Ливонии, заставить нас на Засечной черте лишние полки держать. Вот и казнил он в прошлом году всех станичных старшин якобы за предательство, а главного пограничного начальника, князя Михаила Ивановича Воротынского, того самого, что первый в мире устав пограничной службы сочинил, в ссылку на Белоозеро отправил.

— И что, при чем тут наш боец?

— А как, по-твоему, бояре Разрядного приказа и сам государь на новую весть о крымском набеге отреагируют? Да еще не на прямые сведения о движении орды, каковые, впрочем, и в прошлом году ложными оказались, а на слова какого-то лазутчика? То-то же! И народ не оповестят, и войска на южный рубеж не отправят, и самого гонца смертью казнят! Поэтому посланный мной боец, во-первых, сообщит подлинные сведения о набеге нашему боярину Роп-ше, московская усадьба которого, как тебе прекрасно известно, является выносным подразделением — опорным пунктом Лесного Стана. Понятно, что Ропша отправит гонцов в Лесной Стан, наши будут знать реальную обстановку и действовать соответственно. А во-вторых... — Разик замолчал в суровой задумчивости, словно еще раз взвешивая правильность своего решения, которое он вынужден был принять почти мгновенно, не имея времени для длительных размышлений.

— Ну, рожай, не томи! — не очень-то почтительно поторопил друга Желток, позволив себе нарушить субординацию, поскольку их разговор никто не слышал.

— А во-вторых, — продолжил Разик, естественно, не обидевшись на нетерпение Желтка. — Есть у меня надежда, хоть и слабая, что особники, находящиеся в усадьбе Ропши, сумеют подстраховать этого пограничника и спасти его от смерти. Не заслуживает он позорной казни и клейма предателя.

— А кто там из особников? — удивился Желток. — Мы же только что к Ропше заезжали, чтобы Джоану с Катькой на лето в усадьбе оставить. И я среди людей боярина никого из бойцов особой сотни что-то не заметил!

— Катерина, как ты, конечно же, помнишь, и есть боец особой сотни, — жестко ответил Разик, но голос его все же невольно дрогнул при этих словах.

— Да ты что, командир? Как она, фактически в одиночку, с таким делом справится? К тому же у Катьки свое задание: продолжить поиски Михася в самой Москве, раз мы не смогли его найти в окрестностях.

— Так ты предлагаешь честного русского пограничника отдать на растерзание своре опричников, а самим поберечься? — в голосе Разика звучал не упрек, а лишь печаль командира, вынужденного принимать решения, даже самые правильные и мудрые из которых неизбежно влекут за собой кровь и смерть своих товарищей, родных и близких людей. — К тому же Катерина, надеюсь, не в одиночку действовать будет. Если помнишь, когда мы прошлым летом из Москвы уходили, библиотеку увозя, друга нашего, особника Фрола, в отходившем отряде с нами не было. Сдается мне, что он остался тогда в стольном граде со специальным заданием. Может, и сейчас он там, и у Катерины с ним есть связь.

— Откуда же мне это помнить! — горько усмехнулся Желток. — Я ведь тогда сам едва-едва живым из Москвы выбрался. Не враги, так свои же чуть не казнили за предательство, которого и не было!

— Извини, брат, — Разик смутился оттого, что невольно напомнил Желтку о тяжелейшем событии в его жизни. — Я совсем не хотел тебя обидеть!

— Да ладно, брат, чего уж там! — Желток отвернулся от собеседника, помолчал некоторое время. — Но ведь ты прав, как всегда. Нет ничего хуже, чем необоснованные обвинения в измене. Это страшнее самой лютой смерти! И решение твое, принятое за пять секунд, было абсолютно верным. Потому-то ты среди нас троих, друзей, неразлучных с малышового отряда, и ходишь в самом высоком чине.