— Ну вот, Ванятка, теперь ты — настоящий пограничник! — голос Никиты, старшего в их дозоре, звучал чуть устало, но вполне искренне и торжественно. — Поздравляю тебя с успешным исполнением дозорной службы государевой!

— Молодец Ванятка, — также торжественно и серьезно поддержал товарища Ермолай, а затем добавил шутливо: — Видишь, как ты крымцев-то напугал, ни одного набега за этот год не было!

— Спасибо, дяденьки! — Ванятка, сняв шапку, поклонился на обе стороны, по-детски шмыгнул носом. — Вы мне как отцы родные были, учили всему и в трудности поддерживали. Вы не сомневайтесь, я вас не подведу, ежели придется биться с врагом.

— Да мы и не сомневаемся, Ванятка!

Уже переехав по льду Оку, добравшись до самой опушки леса, начинавшегося за рекой, они остановили коней и напоследок еще раз окинули взглядом степь.

— А помните, дяденьки, — спросил вдруг Ванятка, — как поморский дружинник Лось, который к нам в начале осени приезжал, говорил, что разведчик должен прийти с той стороны, сообщить нам о готовящемся вражеском набеге? Так как вы думаете, почему же он не пришел? Ведь если бы он даже на другие дозоры вышел, нам бы все равно сообщили об опасности.

— Кто же знает? — задумчиво произнес Никита. — Может, и опять не будет в следующий год набега-то. А может статься, пошел тот разведчик к нам по осени, да под снеги попал и сгинул без вести. Одному-то зимой в степи не выжить ведь... Что уж тут гадать? Все одно по весне нам вновь идти в дозоры, врага караулить по-прежнему... А может, и придет еще тот разведчик к нам, помогай ему Бог!

Никита снял шапку, перекрестился на купол станичной церквушки, пока едва видимый за кронами деревьев.

Пограничник впоследствии не раз вспоминал это крестное знамение, просьбу, обращенную к Богу, чтобы тот помог неизвестному русскому ратнику. Это воспоминание внезапно и ярко возникло в сознании Никиты в пасмурный и дождливый весенний день, когда, выехав из станицы в степь, их дозор почти сразу наткнулся на едва живого человека в изодранной в клочья одежде. Идти он уже не мог, но все равно упорно полз по мокрой, едва оттаявшей земле по направлению к Засечной черте, еще скрытой от него горизонтом.

Никита и Ванятка спешились, склонились над незнакомцем, распластавшимся на земле, затихшим при их приближении. Ермолай, оставшись в седле, по команде старшого проехал вперед, взял пищаль на изготовку и принялся внимательно наблюдать степь, чтобы их не застали врасплох. А вдруг это ловушка?

Изможденный человек с покрытым грязью и запекшейся кровью лицом, черты которого невозможно было разобрать, с трудом разжал обветренные, потрескавшиеся губы:

— Вы... кто?

— Мы — дозорные, государевы стражи пограничные. А вот ты-то кто будешь, мил человек?

— Слава Богу! — лежавший попытался приподняться, но не смог, голова его запрокинулась, глаза закатились.

— Ермолай, медовухи ему! — решительно скомандовал Никита, подхватил голову умирающего, приподнял, положил себе на колено.

Взяв протянутую баклажку с медовухой, Никита осторожно приложил ее к губам человека. Тот судорожно глотнул, затем еще, закашлялся, открыл глаза.

— Кто ты будешь таков, как в степь попал? — повторил вопрос Никита, но без нажима, а с душевностью и сочувствием.

— Я везу привет для Лося... поморского дружинника, — незнакомец, вложив в эти слова последние силы, вновь закрыл глаза.

Никита и Ванятка переглянулись, словно не веря своим ушам. Этот человек, русский разведчик, совершил невозможное. Он зимой прошел из Крыма через Дикое Поле — заснеженную безлюдную степь, в которой кони не могли добыть себе пропитание! А ведь за ним наверняка была и погоня!..

Никита сдернул с плеч армяк, при помощи Ванятки укутал неподвижно лежавшего героя.