Бог отвел его тащить «сидор» с драгоценным грузом прямо домой. Даже щепоти не взял — все припрятал еще в лесу, в надежном месте. Как в воду глядел — плакало бы сейчас золото горькими слезками.

— Слышь, Коля, — продолжал «алтаец». — Немцы, говорят, первым делом кормят и в баню ведут. Они народ чистый, культурный. Им наши вши ни к чему.

От этих слов нестерпимо зачесалось все тело под перепревшей гимнастеркой — помыться не удавалось с самого эшелона. А уж поесть чего-нибудь более существенного, кроме сухарей и водянистого пшена…

— Не спи, Колька! Прикинься мертвым и лежи. Я дам сигнал, когда выбраться.

Голос лейтенанта становился все тише, потом совсем рядом — посыпалась на спину земля с края окопа — прогрохотал гусеницами танк, послышалась чужая речь…

— Пора, Колян! Только винтарь не бери — пристрелят враз с оружием!

Николай распрямился и увидел рядом — руку протяни — двух солдат в касках и серо-зеленой незнакомой форме. Так близко видеть врага ему еще не доводилось.

— Хальт! — один из солдат вскинул винтовку, целясь Мякишеву в грудь. — Хенде хох!

— Не стреляйте! — плаксиво заголосил рядом Санька, тяня вверх руки, насколько это было возможно. — Сдаемся мы! Коль, подними руки, а то пристрелят!

Николай, вздрогнув, задрал вверх руки, перемазанные глиной. Немец сказал что-то второму, заржал и опустил винтовку.

— Коммунист? — нахмурив белесые брови, спросил второй, с коротким автоматом. — Юде?

— Не, не! Не евреи! — заторопился Санька. — Русские! Руссиш! Коммунист капут!

Немцы снова заржали.

— Комм, комм, руссиш швайн! — указал пальцем куда-то назад белобрысый, и бывшие красноармейцы поплелись в ту строну.

Так для Николая началась жизнь в плену…

После воя и грохота боя наступило относительное затишье, и Тарас подполз к Алексею.

— Жив, контра?

— Жив пока, — Коренных потер отбитое с непривычки винтовочным прикладом плечо. — Не знаю, надолго ли…

— А геолог наш все — спекся.

— Сам видел?