— Горелый, долго еще играться будешь?

Гоша Чистый, в миру — Игорь Дмитриевич Чистяков, партнер по бизнесу и, без преувеличения, один из двух самых близких людей, оставшихся у Горелого в этом гребаном мире, прикуривает, щурится на крейсер Аврора, прекрасно видный с террасы модной едальни, где друзья приобщаются к популярной гастрономии Питера, вздыхает.

Горелый изучает друга, привычно подмечая изменения. А они есть. Гоша осунулся, стал бледным и каким-то жестким. А, учитывая, что он и без того мягкостью никогда не отличался, понятно, что чего-то в его жизни происходит. Из разряда неприятных. На эту тему Горелому очень хочется поговорить, но чуть позже. Может, когда они в этом заведении привычно нарежутся до синих свиней и пойдут пугать культурную столицу своими некультурными рожами. Но не сегодня, сегодня у него другие планы.

— У нас дела, вообще-то, — продолжает Гоша, все так же не глядя на Горелого, — китайцы на нас вышли… А это рынок, понимаешь? Особенно с учетом того, что они сами хотят. Сам знаешь, если хотят, то и двигаться будут…

Горелый кивает, соглашаясь. Китай — это интересно, хоть и геморно. Обычно, если на них выходишь самостоятельно, то они с истинно восточной неторопливостью тянут, изучают, кивают и улыбаются… И принимают решения только тогда, когда реально удастся заинтересовать. А вот если сами пришли, то тут уже можно играть…

— И вообще… Заебался я, — Гоша переводит на Горелого взгляд, мрачный такой, тяжелый, — сначала ты сидел, но тут ладно, тут без вопросов… Но ты вышел! И вместо того, чтоб меня чуток разгрузить, играешь в ебенях каких-то в фермера. Дичаешь там хлеще, чем на зоне. Борода, блять, лопатой уже, как у купца дореволюционного!

— А если это не игра? — перебивает его Горелый, по новообретенной привычке оглаживая бороду. А что? Приятно… Не колючая, такая густая, трогать — одно удовольствие. Он, между прочим, перед встречей с Гошей еще и постригся, зашел в парикмахерскую для мужиков, и бороду там подровнял… Ее даже чем-то пытался намазать парень, сильно смахивающий на напомаженного норвежского лесоруба, но Горелый не позволил. И без того, приглаженный и постриженный, казался себе зашкварно выглядящим, пока не привык немного к своему отражению.

— Не игра? — Гоша щурится, теперь уже на Горелого, злобно так, — решил там остаться? А мне что делать? А? Горелый, это подстава!

Вот за что Горелый всегда любил и уважал Гошу, так это за то, что он нихера с девяностых не поменялся. При волнении переходит на феню, и приобретенный лоск крутого бизнесмена, владельца заводов, газет, пароходов, слетает, словно луковая шелуха.

— Я отдохнуть хочу, Гош, — примирительно отвечает Горелый, — воздухом свободы подышать…