Я иду за ней, мои вымоченные дождем туфли шумно чавкают в тишине коридора. В конце Жанетта предлагает мне повернуть налево у скульп-туры дельфина. Сделав это, я оказываюсь перед стеклянной стеной.

За ней – большая комната. Кэрол что-то яростно печатает, сидя за столом. Я видела ее лишь пару раз и не отдавала себе отчета, как она похожа на птицу: маленький, заостренный клюв, маленькие глазки с пронзительным взглядом, коротко стриженные светлые волосы, похожие на перышки.

Я откашливаюсь, стучу в открытую дверь. Она поднимает голову. И шея длинная – птичья.

– Оливия, – говорит она, точнее, командует, голос резкий, пронзительный. – Как ты, – это не вопрос. – Заходи. Заходи. Присядь. Тебя не затруднит закрыть за собой дверь? Я буду тебе крайне признательна. – Она перекладывает какие-то папки на столе, достает ручку из-за уха и вставляет ее в квадратную подставку на столе, который шириной с добрую милю.

– Извините, что заявилась без приглашения, – начинаю я, у меня перехватывает горло. – Но я позвонила…

– Да. Знаю. Но сегодня у меня совершенно безумный день. Ужасно себя чувствую, Оливия, ужасно. Я рада, что ты зашла. – Она смотрит на изящные золотые часы на запястье. – Времени у нас немного… у меня встреча через несколько минут. Но мы их используем, так? – Она кивает, отвечая на собственный вопрос. – Да.

Мои бедра прилипают к кожаному сиденью, хотя оно холодное, как лед. В желудке жжение, жар поднимается к горлу, проникает в рот.

– Я хочу задать несколько вопросов о…

– …о твоей матери. Да. – Она энергично кивает, словно заранее знала, о чем пойдет речь. – Насчет приближающихся слушаний, я полагаю? Ты хочешь знать, какова ситуация? Чего ждать? Что ж, Оливия, я не хочу тебя обнадеживать. И говорю это прямо. – Картины на стенах, похоже, дрожат от ее слов. Я моргаю, жду, когда дрожь уйдет. – Ты хочешь пить? Вода со льдом подойдет? Я позвоню Жанетте.

– Нет. Пить я не хочу. – Я говорю громче, чем хотела. «Еще один симптом ранней шизофрении: неспособность контролировать собственный голос». Вроде бы я читала об этом в Википедии. – Без воды я обойдусь. Я просто хочу знать, вы… вы абсолютно уверены? – Я глубоко вдыхаю. – У вас есть хоть какие-то сомнения? Я хочу сказать… или вы абсолютно уверены?

Кэрол ерзает на стуле, переплетает пальцы.

– Я собираюсь сказать тебе снова, Оливия, потому что держаться за ложные надежды бессмысленно, – говорит она после паузы. – Я нисколько не сомневаюсь в том, что твоя мать убила Лукаса Штерна. Косвенных улик предостаточно. К примеру, под ее ногтями обнаружена ДНК юноши. Но я также уверена, что среди причин, побудивших ее это сделать, не было злобы. Сказался стресс, обострилась шизофрения, в тот момент она не отвечала за свои действия. В этом нас поддерживают медицинские эксперты. У нас есть даже результаты сканирования мозга. Так что мы идем в суд не с пустыми руками.

– Но тогда почему она просидела в тюрьме десять месяцев?

– Десять месяцев – это абсолютно минимальный срок до проведения судебных слушаний с вынесением приговора, Оливия, – отвечает Кэрол. – Я знаю, что тебе об этом известно. Нам еще повезло, что суд пройдет менее чем через год после предъявления обвинения.

В голове пылает огонь. Свет резкий, обжигающий. Внезапно я хочу только одного: сражаться за мать.

– Могло ДНК оказаться под ногтями после смерти? Если она по какой-то причине прикоснулась к телу, или случайно, или… – Я замолкаю, чуть успокаиваясь, держать руками за края си-денья.

Она поджимает губы.

– Это правда, Оливия; конечно же, могла быть вероятность того, что твоя мать этого не делала… что она прикасалась уже к трупу, – говорит Кэрол Коль голосом слишком тихим и твердым для ее изящного лица певчей птицы, – если б не одно маленькое обстоятельство.

– Какое?

– Она призналась.