А произошло вот что. Следователь и прокурор получили по первому делу с обвиняемого взятку и, не желая оставаться таким образом у него в руках, «ликвидировали» его по второму делу. Иголки, конечно, всыпал сам следователь, затем проследил за выпечкой этой партии, узнал, в какой магазин она идет, и обнаружил преступление заблаговременно, предотвратив тем самым контрреволюционные последствия.

Все эти «провокационные» дела очень типичны: они раскрываются следственными органами в самый последний момент. Этим подчеркивается, с одной стороны, что преступление вполне закончено, а потому обвиняемый несет полную ответственность, с другой стороны – «бдительность» следственной власти безупречна, и она должна заслужить благодарность населения.

Для нас, защитников, связь этих двух дел и общая картина были совершенно ясны, тем более что Кобзарь любил выпить за чужой счет и во время выпивок рассказывал такое, от чего волосы становились дыбом. Рассказал он нам и о деле с граммофонными иголками, а потому, встречаясь в суде с этими «судебными работниками», мы поджимали хвосты, так как понимали, что каждому из нас может быть «пришито» любое дело. Прокурор же, участвовавший в деле об иголках, вскоре получил назначение в краевую прокуратуру. Позже он был отправлен в Москву, в НКЮ.

Профессия честного советского адвоката – одна из наиболее тяжелых и опасных: в то время, как все от Белого и до Черного моря молчит, «бо благоденствует», как сказал Тарас Шевченко, адвокат после погромной речи прокурора, который с завыванием требует от имени мирового пролетариата расстрела, должен встать и публично говорить в защиту «врага народа» в напряженнейшей атмосфере терроризированной толпы слушателей, среди которых стоят и шныряют чекисты с красными околышами и огромными маузерами в деревянных чехлах, а за судейским столом сидит партийный разбойник.

Многие советские адвокаты не выдерживают этого психологического натиска, судебного террора и в своей защитительной речи, вполне соглашаясь с прокурором и присоединяясь к его мнению, просят лишь о снисхождении к обвиняемым, а также и к себе. Где же взять силы и мужества, когда кругом кровь, слезы, стоны, невинно осужденные, бесконечные ссылки на верную гибель, провокации следственных органов и прокуроров и многочисленные смертные приговоры?

Суд, прокуратура, следователи – это термины, краденные из европейского и американского обихода, и понятия эти совершенно не подходят к советской судебной системе. Будет понятнее, если советскую юстицию назовут кухней и лакейской: прокуроры и следователи, как повара, крошат, рубят, пропускают через мясорубку и жарят, а судьи, как лакеи, подают на судейский стол для общественного питания омерзительные кушания с отвратительным гарниром и под кровавым соусом, в соответствии с сегодняшним партийным меню.

Я в своих записках останавливался на эпохе НЭПа, т. е. на золотом веке советской юстиции, когда вышли кодексы, подчас хорошо комментированные, с систематически расположенным материалом, когда советские судьи соревновались друг с другом, кто сумеет больше и «чище» «взять» и когда адвокату было положительно совестно просить у суда удовлетворить его иск только потому, что так написано в законе.

Я остановился также на страшном периоде деятельности суда в «эпоху мирного строительства социализма», где суд, наряду с органами НКВД, был бесчеловечным кровавым палачом народа, когда уже не играли роли ни кодексы, ни законы, ни справедливость, но только директива партии: «Если не будете ставить к стенке вы, мы будем ставить к стенке вас».

В 1935 году я был «вычищен», и карьера моя в качестве адвоката закончилась.

Отойдя, хотя и вынужденно, от этого дела и оглянувшись на все события, я понял, что я рано или поздно попал бы в еще большую беду, так как примириться с такой системой советского правосудия, в основе которой лежит партийный произвол, весьма трудно и подчас совершенно нестерпимо. Когда прокурор является носителем морального и физического насилия, а защита должна быть покорной, послушной и почти бессловесной рабыней, когда в душе все кипит и клокочет – в эти моменты легко сорваться с крутого скользкого обрыва и упасть в бездну.

Полгода я был безработным и дошел до состояния крайней нужды и нищеты. Куда бы я ни обращался за работой, я получал отказ, так как я был «вычищен», да еще по требованию областного прокурора. Наконец я получил место юрисконсульта в одном кооперативном учреждении, откуда мой предшественник был удален за пьянство. В дальнейшем я наблюдал «работу» судебно-следственных органов уже в качестве юрисконсульта различных хозяйственных организаций до и во время войны.

Разврат в органах юстиции, с такой охотой воспринятый судебными работниками сверху до низу, прочно укрепился в советской судебной «семье». Он является началом и фундаментом советских «судебных традиций», и, как неизбежный вывод из этого положения, советская юстиция превратилась в охоту на людей. Задачи советской судебной системы те же, что и НКВД, т. е. приведение населения к полной покорности. В общей массе народ является врагом социализма, и поэтому он должен быть забит так, чтобы не посмел поднять глаз на лучезарный лик своего владыки-поработителя. В этом партия видит воспитательное значение суда.

Бесправие, судебный произвол и безумная жестокость советской судебной политики не менее тягостны, чем экономические лишения и разруха в стране социализма. Они не только спутники, но движущая сила при построении бесклассового общества.

Примечания