Глава сороковая

Пассажир 1G

Было бы неправдой сказать, что я хотел умереть. Если выразиться точнее – я был готов к смерти. Надеялся, что политики поймут – у них нет иного выхода, кроме как согласиться с нашими требованиями, что «тиканье» датчика уровня топлива достаточно убедительно заставит их задуматься. Однако, похоже, нашему правительству совершенно нет дела до нескольких сотен жизней. Возможно, это поставит его в неловкое положение, но вскоре все забудется за более насущными проблемами. Плохие новости помнят недолго.

Что же до остальных моих соратников, вы, очевидно, понимаете, что я не мог им всего рассказать? Они могли пойти на попятный или просто струсить в разгар подготовки. Вызвать подозрение или даже поднять тревогу, вольно или невольно, слезно прощаясь с близкими. Они даже намекнули бы или проболтались кому-то из пассажиров, спровоцировав нечто вроде спонтанной реакции, которая привела бы к аварийной посадке где-нибудь в океане. Пусть лучше пассажиры верят, будто у них есть шансы на спасение.

– Никто не погибнет, – сказал я всем, когда посвящал их в общий план. – Правительство должно поверить, что по нашей воле у самолета закончится топливо. Они всерьез воспримут требования. Пассажиры же должны поверить, что они погибнут, ведь тогда мы сможем контролировать ситуацию на борту. Но это, разумеется, не весь план!

Строго говоря, я им не солгал. Это не было планом.

Но планом не было и то, что я им изложил.

– Амазонка повернет самолет в дальнюю точку в пустыне Гибсона, где наши соратники станут ждать нас на внедорожниках. Мы эвакуируемся с борта самолета, оставив там пассажиров, чтобы их спасали власти. Там мы избавимся от подложных документов и наших «легенд», после чего исчезнем незамеченными.

Будь это реальный план, он тотчас бы провалился. Исчезнуть незамеченными? Когда вокруг в поисках нас рыщет половина австралийской армии? Но это был не реальный план, а чистая фантазия, выдуманная с целью приукрасить что угодно, лишь бы развеять тревогу моих верных последователей. Какие бы сложные вопросы они мне ни задавали, я ловко и искусно на них отвечал таким образом, чтобы подобные темы больше не поднимались.

– Мы станем героями борьбы за климат! – написал Ганг. Сразу же возник шквал виртуальных восторгов.

Сомневаюсь, что многие ученики последовали бы за мной для выполнения этой миссии, знай они мои истинные намерения. Возможно, один-два наименее психически устойчивых и наиболее фанатичных «зеленых», но не остальные. Другие – безусловно, Замбези и, разумеется, Конго – присоединились к нам ради новой жизни, которую им пообещали.

Я испытывал симпатию к Конго. Нашел я его в клубе комиков на вечере открытого микрофона, организованном в поддержку «Гринписа». Бар был полон, звучали желчные подначки, и к тому времени, когда Конго взгромоздился на сцену и отдышался, он уже использовал две из полагавшихся ему пяти минут. Нарастало веселье. Раздалось неизбежное: «Кто сожрал все пироги?» – когда наш комик наконец-то снял со стойки микрофон.

– Да шевелись ты! – крикнул кто-то.

Материал у него был слабый, время он не выдерживал, и каждая шутка сопровождалась хриплым кашлем. Однако Конго не сдавался. И когда послышались неуверенные слабые хлопки, он не залился краской и не стушевался. Конго обвел присутствующих долгим презрительным взглядом, громко выдав:

– Да пошли вы, уроды, я бы сожрал вас всех и еще кебабом бы закусил!

Эти слова встретили оглушительным смехом.