— И мне — хочется, — печально вздохнул полковник. — А хрен там. Родина позвала!

— Родина — это да... — я повторил его горестный вздох. — Петр Петрович, из-за вас когда нибудь люди стрелялись?

— Шо? Тьфу на тебя, Белозор, нет конечно! — Привалов глянул на меня с диким удивлением в глазах

— А из-за меня стрелялись... Мужик так расчувствовался что пустил себе пулю в голову. Чувствую себя долбаной тургеневской барышней, — мой новый вздох был полон вселенской тоски.

— Хы-хы! — вдруг сказал полковник.

— Ха-ха? — не понял я

— Хо-хо! Ох, м-мать, хо-хо-хо!

Мы с этим матёрым ментом оба ржали как два идиота, а "еразик" ехал сквозь снегопад в сторону Минска.

Приваловы пили кофе, я — чай. Крепкий и сладкий. На столе стояли сразу два диктофона — мой и местный, милицейский, и три вазочки: с халвой, пряниками и сушками. В углу сидел Шевченко и строчил в блокноте карандашом.

Я шаг за шагом описывал всё, что произошло со мной начиная с угона армянского фургона и до того, как доблестная милиция не обнаружила меня под столом бандитского притона с газетой в руках. Что-то не сходилось, что-то очень существенное!

— Как ты говоришь, Лысый назвал эту бабу?.. Которую кое-кто догнать не смог... — это был камень от Павла Петровича в огород Шевченки.

— Ульяна, — удивленно проговорил я.

Тысячу раз, кажется, говорил ее имя! Чего тут непонятного?

— Да нет! Когда она Щепку с Артеком бинтовала?

— Ну, он сказал, что она тут за хозяйку...

— А ну-ка вспомни получше — "за хозяйку" или — "хозяйка"? — вскинулся начальник УГРО

— Хозяйка... За хозяйку... А какая нахрен разница? — недоумевал я.

— Какая разница?! Хер стоит а... — Привалов-старший хлопнул ладонью по столу, и прервал матерную приговорку. — А седого этого Лысый как величал?

— "Старшой" — это точно помню! — здесь сомнений быть не могло.

Милиционеры переглянулись. И тут до меня дошло: