— Эта тётя… жила где-то, где нет хорошей еды и питья. Жила годами, даже вернее — с рождения. Каждый день, сезон за сезоном её медленно травили ядами или просто… как сказать, не знаю… чем-то таким, что нельзя или нежелательно есть и пить. Да что это! Такое ощущение, что и дышала чем-то… чем-то… страшным! Потом всё резко поменялось, и она стала получать хорошую еду, чистую воду, и дышать стало легче. Её тело помнит очень тяжёлый труд, который сопровождал эту перемену. Труд совсем не женский, поэтому у неё уже давно нет месячных очищений. К тому же еда хоть и хорошая, но была весьма скудной. Надо срочно подкормить овощами — осталось совсем немного времени, скоро начнётся болезнь с кровавым ртом[2]. Потом было ещё два яда… Один — это, скорее всего, животное. Её лечили. Не при помощи дара. А второй — совсем недавний. Возможно, какое-то растение, очень ядовитое, смертельно, но… тоже какое-то странное, то ли его было просто мало, то ли… не знаю, хозяйка, простите! Её тело поведало о долгом голоде, жажде, холоде. Ещё есть рана на теле, достаточно большая. Я могу попробовать убрать остатки яда, но, боюсь, с этим ранением ничего сделать не смогу.
Неожиданные новости сыпались как бусины, Цыран не успевала собирать их в стройную картину.
— Почему ты не можешь убрать его? — спросила она первое, что пришло в голову.
— По той же причине, почему не могу помочь хозяину с его хромотой… Я, наконец, разобралась в том, что мне мешает.
— И что же? — спросила Цыран.
— Понимаете, хозяйка, они этого… не хотят.
— Что, прости?
— Ну… я не знаю, как объяснить. Ну вот, например, эта тётя. Её рана была очень болезненной, момент её получения пропитан страхом, который отравлял всё тело. Но дело в том, что она… не хочет забывать. С этим шрамом связано какое-то очень дорогое или очень важное воспоминание, и сам её дух сопротивляется лечению, будто всеми силами старается это сохранить. То же самое с господином. Он готов был лечиться ровно до того момента, когда ноги смогли заново ходить, но хромота — это его память. И пока он дорожит этим воспоминанием, я ничего не смогу сделать… Простите…
Цыран присела на кровать. Печально. Значит, мужу не помочь, и он никогда снова не сядет в седло. Вернее, сесть-то сядет, но вот самому объезжать… Что такого ценного в памяти о том печальном событии, что он готов отказаться от архи, которые были делом большей части его жизни, но сохранить его?
— Как её лечить, Лоппи?
— Я уберу остатки яда из тела, а дальше ей нужно просто хорошо кушать, особенно овощи, пить чистую воду, а ещё лучше, тот кисленький морс, что готовит старшая кухарка. И самое главное — её надо успокоить, помочь справиться со страхом и лишениями, что измотали её. Это поможет снова восстановиться очищениям. Поберечь, но отнюдь не помешают прогулки и умеренный труд. У меня ощущение, что она привыкла к более… бурному ритму жизни, чем любая из нас. Во всяком случае для её тела это естественно. Пребывание в четырёх стенах может её угнетать и замедлить восстановление женских циклов.
Когда Лория назначала лечение, её голос звучал твёрдо, совсем неподходяще для семилетней девочки. Никому бы в голову не пришло отклониться от её предписаний.
— Хорошо, извлеки яд, будь добра — сказала Цыран.
Лория подняла рубашку, положила руку на живот. Вокруг заплясали жёлто-зелёные вспышки. Убирание из тела остатков отравы не заняло много времени, и через пару минут девочка отряхнула руку, разминая пальцы.
— Я закончила. Она проспит ещё пару часов.
— Спасибо, Лоппи. Ты можешь вернуться к матери.
— Да, хозяйка.
Проводив девочку, Цыран отпустила служанку и тётку, которая прямо ела любопытным взглядом бессознательную женщину. Попросила передать необходимые распоряжения на кухню и всей прислуге касательно новой жительницы дома. Скорее всего, подробности о гостье разнесутся как лесной пожар ещё до ужина.
Оставшись одна и затворив дверь в комнату, что делала редко, она заново присмотрелась к той, что взяла под своё крыло.
— Кто же ты?