Вполне вероятно, что именно Фриновский и его люди умышленно заводили дела на сталинских сторонников и на тех, кто не был виновен в государственной измене. Следует учесть, что Ежов был партийным работником, а не профессионалом, в отличие от Фриновского, занимавшего два поста: 1-й зам. Ежова и начальник ГУГБ. А у Н.И. Ежова были различные партийные и советские должности наряду с руководством НКВД, порой очень важные. Вдобавок с апреля 1938 года он еще руководил Наркоматом водного транспорта. Как он мог справляться со всеми своими обязанностями?
Ежов, конечно же, решительно отличался от Ягоды. Он был идейным человеком. Результаты обыска у него в квартире дали совсем другие результаты, чем у его предшественника: «Из вещей – мужское пальто, несколько плащей, пар сапог, гимнастерок, фуражек, женских пальто, платьев, кофточек, фигур из мрамора, фарфора и бронзы, а также картин под стеклом».
Через две недели после ареста Ежов написал Берии: «Лаврентий! Несмотря на суровость выводов, которые заслужил и принимаю по партийному долгу, заверяю тебя по совести в том, что преданным партии, т. Сталину останусь до конца. Твой Ежов».
Кольцо интриг вокруг Ежова сжималось. В мае 1938 года его жена Е.С. Хаютина была уволена с работы из редакции журнала «СССР на стройке» (где долгое время она была фактически главным редактором) и впала в депрессию. 21 ноября она умерла в подмосковном санатории, отравившись люминалом. Но распространились слухи, что Ежов отравил жену, опасаясь разоблачения своих преступлений. В это очень трудно поверить. Вот одно из последних писем Евгении Соломоновны мужу: «Коленька! Очень прошу, настаиваю проверить всю мою жизнь, всю меня. Я не хочу примириться с мыслью, что меня подозревают в двурушничестве, в каких-то несодеянных преступлениях».
Суд над Ежовым и его расстрел были окружены плотным покровом тайны. Появились легенды о его дальнейшей судьбе: от пребывания в сумасшедшем доме до работы в рыбной промышленности (под чужой фамилией) или комендантом отдаленного лагеря. В 1970-х годах говорили, что в сквер одного из элитных домов на Фрунзенской набережной ходит дряхлый старик – бывший «железный нарком». Теперь, однако, обнародован документ:
«Секретно
Справка
Приговор о расстреле Ежова Николая Ивановича приведен в исполнение в гор. Москве 4.02.1940 года. Акт о приведении приговора в исполнение хранится в Особом архиве 1-го Спецотдела НКВД СССР, том № 19, лист № 186.
Начальник 12-го отделения 1-го спецотдела НКВД СССР лейтенант госбезопасности
Так завершилась «ежовщина», расчистившая дорогу к власти таким деятелям, как Маленков, Берия, Хрущев, Булганин, Мехлис. Это уже была новая поросль крупных партийных работников: изворотливых, циничных, беспринципных, но умевших представить себя пламенными борцами за коммунизм. Они понимали, что сталинская эпоха близится к завершению, и готовились взять власть в свои руки.
Победа или поражение?
Безусловно, репрессии уже сами по себе – явление отрицательное. Но бывает ли иначе, когда происходит острейшая борьба за власть? Тем более если все еще господствует «революционная законность» (в немалой степени – беззаконие) и в стране сохраняется военное положение?
Подавление оппозиции и установление полного и безоговорочного правления Сталина (отчасти как гаранта народовластия и сдерживания буржуазных устремлений госхозпартаппарата, «номенклатуры») стало крупной, хотя и сопровождаемой многими жертвами, победой сталинского курса построения социализма в отдельно взятой стране.
На ближнюю перспективу Сталин укрепил свою власть, а заодно и идейное единство партийного руководства. Понимал ли вождь, что вступает на путь весьма сомнительный, если иметь в виду дальнюю перспективу?
Распространение в обществе подозрительности и жестокости под лозунгом уничтожения «врагов народа» вызывало целый ряд негативных явлений. В руководящих органах получили преимущества те, кто умел приспосабливаться, ловчить и лицемерить. Не потому, что Сталину нравились такие подчиненные. Напротив, он уважал людей, имеющих свои взгляды и умеющих отстаивать свое мнение. Но в обстановке доносительства, сбора всяческого «компромата» и боязни за свое положение (или даже – свободу, жизнь) такие работники явно проигрывали «более приспособленным». А Сталин все больше внимания уделял конкретным вопросам управления государством, не имея возможности планомерно осуществлять кадровую политику.
Атмосфера страха не распространялась на народные массы. Однако она отравляла сознание высших партийных, военных, государственных чиновников. Многие из них должны были испытывать затаенное недовольство существующими порядками. Тяжело находиться под постоянным наблюдением. Эти люди не могли не думать о том, что произойдет после смерти Иосифа Виссарионовича. Тщательно скрываемый страх и подобострастие порождают ненависть, которая в определенный час неизбежно выйдет наружу.
Пожалуй, все это Сталин понимал. Но для него более важным было другое: подготовка к войне. Она была неизбежна, вождь в этом не сомневался. Ему требовалось выиграть время, как можно дольше оттягивать ее начало. Одновременно следовало всеми средствами укреплять идеологическое единство советского народа, ориентируясь при этом именно на ближайшую перспективу.
Казалось бы, Германия и Япония должны были как можно скорее напасть на СССР, пока он не приобрел сокрушительную военную мощь. Но в столкновениях с Красной Армией на Дальнем Востоке японцы убедились в ее силе. Им требовалось сначала захватить Китай и укрепиться в нем, чтобы затем уже двинуться на северо-запад.
Положение Гитлера было не менее сложным. Не имея надежных тылов, трудовых и материальных ресурсов для ведения длительной войны с Советским Союзом, ему приходилось рассчитывать на молниеносную победу – «блицкриг». Но к концу 30-х годов Сталин уже создал хорошую производственную базу вдали от западных границ. Он целенаправленно приглашал немецких специалистов знакомиться с состоянием индустриальной базы в Поволжье, на Урале. О готовности СССР к войне постоянно вещала советская пропаганда. Репрессии, как выяснилось, не ослабили позиции Сталина.