Внезапно он помрачнел и долго смотрел в одну точку.

— С османцами надо решать, — неожиданно перешел он на совершенно новую тему. — Хочу собрать весь христианский мир в один кулак и ударить по Стамбулу! Поедешь послом в Священную Римскую империю?

— Куда? — поразился я такому неожиданному и странному предложению.

— Нужно прощупать императора, может быть, удастся создать христианский союз против турок. Сигизмунда Вазу я уговорю, а вот других европейских монархов нужно еще уламывать.

— Думаю, сейчас еще рано затевать такое дело, — Быстро ответил я. Заниматься совершенно бесперспективными переговорами мне совсем не хотелось. — Вот коронуешься, обменяешься посольствами с другими государями, тогда можно будет и собирать их против Османской империи. Теперь на Руси и без турок проблем хватит.

— Как же можно обойтись без турок, когда они всех наших басурман против Москвы подговаривают!

Такие или подобные разговоры мы вели достаточно часто. Дмитрий задумывал много, но действовал, как мне казалось, не совсем последовательно. И еще, мне казалось, что он делает большую ошибку, не считаясь с родовым боярством. То, что пятеро его мнимых родственников Нагих получили боярские шапки, не нравилось многим из старой знати. Нагие были известны только с конца пятнадцатого века, когда из Твери в Москву приехал первый представитель этого рода Семен Григорьевич и стал боярином у великого князя Ивана III. Потому к подлинной местной аристократии они не относились.

Мягкость царя в отношении князей Шуйских, пытавшихся поднять против него Москву, делала Дмитрию честь. Что представляет собой князь Василий Иванович, я знал не понаслышке. Человеком он был дворцовым, хитрым, интриганом, способным на любую подлость. Однако просвещать царя относительно позиции боярства, желавшего иметь не самодержца, а марионеточного правителя, я не рисковал. Думаю, именно из-за такой нейтральной позиции наши отношения и складывались так успешно. Желающих дуть в уши первому лицу государства в Кремле хватало и без меня.

Однако цари царями, а жизнь жизнью. Встречи с посиделками у нас с Дмитрием Иоанновичем случались не так чтобы часто, пару раз в неделю, остальное время я проводил в съемной избе в скучной компании своего оруженосца и его пассии по имени Аксинья. До встречи и любви с Ваней она была дворовой холопкой экс-боярина Требухина, отца Натальи, и ублажала хозяина и гостей своими женскими прелестями.

Первая наша с ней встреча произошла, когда мы с рындой вернулись в гостевую светлицу, в которой нас поселил боярин Требухин, и обнаружили в ней двух обнаженных девушек. Все было просто и естественно, но тогда мне было не до низменных дворовых утех, и тесное знакомство с сельскими гетерами не состоялось. Произошло оно чуть позже, но не у меня, а у оруженосца. Ваня был девственником, влюблялся во все имеющее плавные формы и нежное содержание, и Аксинья стала его первой женщиной. При нашем побеге из имения Требухиных она оказалась с нами, и теперь мы стали жить втроем. Жить втроем, не в том смысле, который могут усмотреть в моих словах некоторые испорченные люди, а в самом обычном, бытовом. Втроем мы проживали в одной избе.

Аксинья оказалась неплохим человеком, была веселой и доброжелательной, только, к сожалению, кроме своего основного ремесла гетеры, не владела никакими другими навыками. Как вскоре выяснилось, она не могла даже зарезать и сварить обычную курицу.

Потому весь наш триумвират и повис на моих отнюдь не богатырских, в бытовом плане, плечах.

Ваня в угаре первой страсти сделался совершенно неуправляем, слепо смотрел вокруг мартовскими кошачьими глазами и думал только о том, как утащить свою красотку за перегородку избы. Девица-красавица относилась к нему с материнской нежностью, учила тому, что знала и умела, параллельно кося взгляд на меня, как на более подходящий ей по возрасту объект нежных отношений. Мне в нашей троице выпала самая неблагодарная роль добытчика и администратора.

Вот тут-то и появилась у меня корыстная мечта о вотчине, именьице с парой тысяч душ крепостных крестьян, о верных слугах и послушных холопах, призванных разгрузить плечи государственного человека от непосильных хозяйственных забот. Однако царь награждать меня уделами не спешил и, занимаясь делами исключительной государственной важности, даже ни разу не поинтересовался, в каких бытовых условиях живет его верный подданный. Оно и правильно, как гласит цыганская пословица: «Того, кто наслаждается, чесотка не грызет». Зачем сильным мира сего думать о нас, сирых и убогих!