– Он знает больше, чем показывает. И знает не изнутри, а откуда-то снаружи. А тот, кто знает больше, всегда может и спасти, и… столкнуть окончательно, – неловко закончила она.

– Да, безразличность знания существует лишь в первые мгновения, дальше оно неизбежно делится на добро и зло. Я рад, что вы раскусили нашего доктора.

Они медленно приближались к утопавшему в цветах «Биргу». Миссис Хайден молчала. Сегодняшний день был слишком насыщенным, и ее смятенное сознание требовало отдыха или… полноты чувств. Смуглая тонкая кисть Виктора осторожно поддерживала ее вздрагивающие пальцы, и синие глаза в наплывающих сумерках мерцали то бирюзой, то гагатом.

Что она должна сейчас сделать? Оставить его на пороге, вынести новые листки, а потом положить руки на плечи и, на мгновение утонув в синеве, сказать «спокойной ночи»? Или пригласить его внутрь? Или?..

Над башнями снова появилась птица.

– Кто это? – вдруг вырвалось у миссис Хайден, и она удивилась, почему не задала Виктору этот вопрос раньше. Сегодня воистину был необычный день. И, сама не зная как, вдруг добавила: – А то я откуда-то знаю только одну птицу – сову…

Он долго следил за причудливыми росчерками крыльев на дымчатом от заката небе.

– Это… балобан. Чудный охотник, берет и зайцев, и уток. Раньше в арабских странах обученного балобана приравнивали по ценности к верблюду…

– А сейчас – к роскошному автомобилю? – перебила его с улыбкой миссис Хайден.

– Именно. Но уже темнеет, Кинни, а мне так хочется прочесть продолжение вашего романа прямо на улице, где-нибудь неподалеку от «Биргу».

Миссис Хайден глубоко вздохнула и вынесла несколько страничек, сколотых простой скрепкой.

– Вот. Не знаю, что получается, – я ведь никогда не перечитываю их, потому что это… теперь моя жизнь, – неожиданно призналась она. – А свою жизнь перечитать невозможно. – Она нерешительно протянула Виктору руку, и в тот момент, когда ладони их соприкоснулись, он явственно почувствовал, как ее горячий правый мизинец три раза слабо вздрогнул.

Он не спеша поднес ее руку к губам, затем взял листы и, быстро повернувшись, растаял за поворотом дорожки.

Оказавшись вне поля зрения миссис Хайден, Виктор сразу же убрал с лица мечтательную полуулыбку и внимательно посмотрел на небо. Сокол продолжал свой бесконечный полет.

– Ничего, несколько минут у меня еще есть, – прошептал он и, прислонившись к первому попавшемуся дереву, при рассеянном свете наземного светильника жадно углубился в написанное.

Глеб не помнил, сколько времени он мерил шагами этажи, опасаясь снова попасть в какую-нибудь историю и желая только одного – уединиться, спрятаться, уйти, наконец, в себя. Но его собственный номер, который он автоматической зрительной памятью архитектора запомнил по неправильно выпиленной филенке, пропал бесследно. В конце концов бессмысленное хождение стало раздражать его, и, решив, что самое неприятное уже произошло, а оказался он здесь, наверное, все-таки не зря, Глеб положился на то, что все как-нибудь разрешится само собой, и, уже не задумываясь, толкнул первую попавшуюся дверь. Она, однако, успела блеснуть его любимым номером 27.

Он рассчитывал, скорее всего, столкнуться с недовольной парой потревоженных обитателей, но оказалось, что здесь тоже смотрели кино. «Последний шедевр Гринуэя», – мелькнула у него в сознании неизвестно откуда услышанная фраза, но Глеб уже не стал искать того, кто ее произнес, а просто сел на свободное место, вообще не обращая внимания на присутствующих. На экране, как и грезилось ему в тайной гордыне, он вновь увидел себя, но уже гораздо позже, в дни начала своего несказанного торжества и славы, на запечатленном пленкой торжественном приеме, устроенном в его честь и кишащем журналистами, знаменитостями и просто очень богатыми людьми. Это был настоящий парад творцов и магнатов. И он, Глеб, являлся одним из полноправных участников этого парада.

«Что ж, – подумал он, – сейчас очень кстати еще раз посмотреть на те дни со стороны».

Пленка разворачивала перед ним то время, когда известная чопорность уже уступила место известной непосредственности.

– Мсье Глеб, какой великолепный рисунок вы создали этими радужными полукружьями! Мост станет истинным украшением столицы мира, – ворковала юная звезда французского кинематографа.