Сидя на кровати со стаканом воды в одной руке и упаковкой таблеток в другой, он решался. Начнёт принимать по три – и через две недели окажется перед выбором: сидеть следующую неделю без лекарства или идти к Ольсену за новым рецептом раньше срока. В последнем случае вскорости можно будет ждать извещение почтой о принудительном лечении в закрытом «пансионате». Ещё он мог бы начать курс понижения дозы сам: выпить сейчас полторы таблетки и приготовиться к муторным снам, галлюцинациям и приступам раздражительности, растянутым во времени на месяцы.

Лиам поднялся и прошёл на кухню. Располовинив таблетку ножом, он добавил к ней одну целую и проглотил, запивая водой.

Выбор сделан. Теперь требовалось одно – удержаться на этом канате, протянутом через пропасть.

Первый толчок случился неожиданно скоро и оказался сокрушительным.

Во вторник вечером раздалась трель телефона. Звонил Торстен. Едва услышав его речь: сбивчивую, с придыханием, неразборчивую из-за волнения – Лиам рванул из дома. Благо, солнце уже зашло. Добежав до парковки за мостом, где оставлял машину, он прыгнул в свою Хонду Родстер и отъехал, пристёгиваясь.

У дома Фрэйма стояли полицейские машины. Синие огни мигалок хаотично мельтешили, рвали тьму и били по чувствительным глазам Лиама. Вскинув руку к лицу, он торопливо преодолел путь по узкому переулку, представился полицейским и наконец-то попал в дом.

Торстен отыскался на втором этаже. Он сидел в кресле, сжимая в руках стакан с водой, и глядел в одну точку. Старик не обращал внимания на осматривавших дом полисменов и появления внука не заметил. Но как только Лиам присел рядом с ним на корточки, безмолвно спрашивая, Торстен вздрогнул, схватил его за руку и, захлёбываясь словами, заговорил:

– Я вернулся домой, а тут половину вынесли. Окно выбито. И часы… Швейцарские – Бланпен, Шопар! Английскую школу подчистую выгребли: Долтер, Грехем, Фромантель! Эти – новые, что… тебе показ… тож… – старик вдруг начал запинаться, потом вовсе замолчал и побледнел.

Лиам, увидев, как у Торстена повело глаз и уголок рта – явный признак инсульта – вскочил и метнулся к комоду на поиски игольницы, попутно крича полицейским, чтобы вызывали скорую. Чудом открыв сразу нужный ящик, он вернулся к деду и сделал проколы на подушечках пальцев и мочках, позволяя крови течь, чтобы снизилось давление в капиллярах.

Патрульные предложили довезти до больницы, чтобы не ждать карету скорой помощи. Они всё равно торчали здесь без дела, едва подъехали криминалисты. Погрузив полубесчувственного Торстена в полицейскую машину, Лиам поехал следом на своей.

Он провёл в больнице всю ночь.

Рассветное солнце зажгло горизонт и стало медленно заползать в палату. Светлые жалюзи лишь едва приглушали его ослепительное сияние, в просветы между лентами уже били прямые лучи. Лиам, убедившись, что состояние деда стабилизировалось, и объяснив врачу своё положение, договорился о следующем визите на время вне приёмных часов – после заката. Уладив все мелкие вопросы, он поспешил домой.

Натянув капюшон посильнее, сжав края ткани в кулаке, чтобы прикрыть лицо, он рванул к парковке. Как назло, выезд заблокировал мусоровоз. Щурясь от света и уже ощущая на запястьях жжение, Лиам плюнул на всё, протиснулся между забором и вонючим монстром к Хонде и юркнул внутрь. Обыскав бардачок, он выудил тёмные очки, с облегчением надел их и сжался в комок, пряча руки и лицо от солнечных лучей, бивших прямо в лобовое.

Чёртов мусоровоз не уезжал. Он стоял вдоль длинного ряда контейнеров больничного комплекса и, кажется, только начал расправляться с ними. Прислушиваясь к шуму и отсчитывая перевёрнутые баки по характерному удару о борт кузова, Лиам проклинал свою недальновидность. Почему он не затонировал стёкла?! Откуда взялась идиотская уверенность, что тонировка никогда не пригодится – ведь он выезжает исключительно ночью? Сейчас эта мотивация казалась бредом.

Позади раздался рёв мотора – мусоровоз отъехал. Бросив взгляд на своё отражение в зеркале заднего вида и разглядев красные пятна на лбу, Лиам зашипел от досады, завёл машину и сдал назад, мечтая поскорее повернуться спиной к потоку ультрафиолета, проникавшего сквозь стёкла.

Он домчал до дома в два раза быстрее, чем рассчитал навигатор, бросил машину прямо у подъезда, нагло проигнорировав знак, запрещающий парковку. Лучше выплатить штраф, чем, испытывая едкую боль, мчать на своих двоих триста метров по улице, залитой утренним солнцем.

Захлопнув за собой дверь подъезда, Лиам прислонился к ней и осторожно провёл пальцами по щекам – кожа горела, будто вместо крема после бритья он использовал табаско.

Поднявшись к себе, он застыл на пороге – воздух квартиры был наполнен солнцем, повсюду искрил отражённый от поверхностей свет. Чертыхаясь, Лиам побежал задёргивать шторы. Накануне он выскочил из дома сломя голову – было не до окон.

Когда комнаты погрузились в милосердный полумрак, он присел на кровать и потёр слезящиеся глаза. В висках нарастала боль, будто кто-то проколол кожу и начал медленно вдавливать иглы прямиком в мозг. Застонав, Лиам поплёлся в ванную. В зеркале отразилось перекошенное мученической гримасой лицо. Едва он увидел эту мину, его перекосило ещё сильнее – в отвращении. Взгляд начал цепляться за детали: по лбу, носу и щекам уже расползлось воспаление. Жгло с каждой минутой сильнее. Порфирины, скопившиеся под кожей, вступили в реакцию с ультрафиолетом, и процесс запустился.

Расширенными глазами Лиам наблюдал, как на лице проступают алые точки, как разрастаются микроскопическими очагами боли многочисленные язвы. Хотя в сравнении с тем, что творилось на руках, это были мелкие неприятности. Тыльная сторона ладоней всё больше напоминала сплошную рану.