Прошла осень, началась зима – впрочем, здешняя зима очень уж напомнила приснопамятное лето 1601 года на Руси, те же температуры, те же дожди… А из Новой Испании – молчок. Первого января 1604 года я принял наконец решение послать в Санта-Лусию Колю Корфа, чтобы он поспрошал на местах, чем объяснить неожиданную задержку, и лично передал моё послание местной курьерской службе. Конечно, можно было бы поручить это нашим ребятам в бухте святого Марка по рации, но между нами и ними иначе были несколько горных цепей, и радиосвязь была возможна только через корабли, обходившие Нижнюю Калифорнию. Да и послание, собственноручно подписанное мною и доставленное моим заместителем, как мне казалось, имело намного больший вес, нежели письмо, переданное нашими людьми из Бухты.

Вообще-то Коля был морским офицером, воевавшим, впрочем, в пехоте во время безуспешной обороны Приморской Республики от красных. В одном из последних боёв, при Никольске-Уссурийском, его тяжело ранили и чудом сумели эвакуировать во Владивосток. Его супруга Александра, сестра моей прабабушки Екатерины, работала санитаркой в одном из госпиталей города, и добилась того, что мужа отправили на том же пароходе, что и её – на "Москве". В нашей истории, пароход сей пропал по дороге в корейский Вонсан после того, как послал сигнал SOS, и считалось, что он погиб со всеми пассажирами – в основном, солдатами и офицерами, ранеными при обороне Приморья, а также медицинским персоналом и несколькими сотнями гражданских беженцев. Но, как оказалось, его таким же чудесным образом, как и нас, перенесли в Русский залив в 1599 год, а моя Лиза сумела выходить раненых, считавшихся безнадёжными, включая и Колю.

Хотя Коле были запрещены какие-либо физические нагрузки, он пытался всеми правдами и неправдами устроиться в наш флот. Но Лиза договорилась с Мэри, бывшей в моё отсутствие моим заместителем по Управлению внешних сношений, и та уговорила его на время до его окончательного излечения пойти работать к нам. Коля оказался идеальным кандидатом. Во-первых, он носил баронский титул, что по испанским меркам делало его грандом. Во-вторых, он был мужчиной, что было немаловажно для реалий семнадцатого века. И, в-третьих, он знал в совершенстве не только немецкий, французский и английский, но и испанский, ведь одна из его бабушек, у которой он воспитывался в детстве была испанкой, а ещё и потомком того самого герцога Альба, наводившего ужас на нидерландцев. Кстати, судя по фотографии в небольшом семейном альбоме, который сберегла Александра, она была весьма похожа на другую свою родственницу – ту самую герцогиню Альба, которую запечатлел Франсиско де Гойя в нескольких картинах, включая, возможно, и самую знаменитую его работу – "Обнажённую маху".

Когда я вернулся, я долго упрашивал Колю остаться, и он наконец согласился. Именно он сопровождал меня к графу де Медина и достаточно быстро нашёл с ним и его людьми общий язык. А сейчас парусник, доставивший его в Санта-Лусию – мы намеренно не гоняли винтовые корабли, чтобы экономить моторесурс – вернулся потом к оконечности Нижней Калифорнии, сделав возможной радиосвязь. И вскоре мы получили его донесение, что корабль с новоназначенным вице-королём Хуаном де Мендосой, маркизом де Монтескларос, так и не пришёл в Веракрус. Более того, именно на нём предположительно везли ответ Мадрида на наши предложения.

Но не успел Коля отправиться в обратный путь, как пришла радостная новость – галеон вышеозначенного маркиза первого февраля прибыл в Веракрус. Я попросил его остаться в Санта-Лусии ещё на несколько дней, хотя у Саши ориентировочно двадцатого марта ожидалось рождение их третьего ребёнка.

А десятого марта к Коле прибыл человек от графа Медины. Как оказалось, эскадру, в составе которой следовал галеон "Нуэстра Сеньора дель Пилар", при подходе к Карибскому морю разметал ураган, а затем на одинокий галеон напали пираты. Капитану удалось от них отбиться, но корабль практически потерял управление, и он с трудом сумел дойти до Бермуд, где в порту Novoaleceevca (именно так было указано в документе) русские отремонтировали галеон и снабдили команду продовольствием и пресной водой. Кроме того, Коля передал, что нам с Бермуд были доставлены депеши, а также подробная карта тех мест. Единственное, что мне не понравилось, это то, что в очередной раз поселение назвали моим именем…

Ему же доставили и ответ на наши предложения – Их Католические Величества были согласны на них, с условием, что компенсация будет составлять десять кинталов, а не пять – половину тонелады. Конечно, за незаселённые острова, которые в ближайшем времени в моей истории захватили англичане, это было многовато, но мы, посовещавшись, решили, что лучше уж так, чем торговаться через океан из-за каждого грамма золота. Тем более, что там было ещё и письмо на моё имя от Их Величеств, где мне сообщали, что, так как Корву принадлежит португальской, а не испанской короне, то теоретически нужно было бы составить отдельный договор купли-продажи на этот остров; поэтому они решили нам этот остров подарить – причём вне зависимости от того, согласимся мы на остальные условия или нет. Ещё одним подарком был Теуакалько, заброшенный город йопе по ту сторону реки Папагайо – в приписке значилось, что это было сделано "в знак благодарности за двухкратное спасение Её Величества".

Коля вернулся лишь двадцать восьмого марта – через десять дней после рождения сына Алексея, крестить которого доверили мне и Саре – Лиза уже была крёстной их старшей, Елизаветы. С собой он привёз приглашение от графа Медины встретиться с ним в конце апреля; заодно у меня появилась бы возможность быть представленным дону Гаспару, а также – вишенка на торте – увидеть моего старейшего испанского друга, дона Хуана де Альтамирано, которого мы некогда вызволили из рук пиратов. Как оказалось, дон Исидро, которого дон Гаспар "сватал" в коррехидоры Лимы, отказался от этого, мотивируя это тем, что, мол, он уже стар; а новый вице-король обрадовался этому решению, так как именно дон Исидро лучше всех был знаком с местными особенностями. Так что в Лиму отправился его племянник, которого вообще-то прислали для замены графа Медины в Мехико.

Дон Гаспар принял меня весьма приветливо, попросив прощения за то, что всячески избегал общения со мной до этого момента. Как оказалось, в 1602 году он получил письмо от своего дальнего родственника, архиепископа Севильского де Суньига, назначенного в том же году Великим инквизитором, в которой он требовал, чтобы дон Гаспар прекратил всякие контакты с "русскими безбожниками". Он тогда принял соломоново решение – отказался с нами встречаться лично, но остальные контакты шли полным ходом. Но первый же галеон 1603 года доставил распоряжение Их Католических Величеств о всяческом благоприятствии в отношении Русской Америки, и, кроме того, письмо от нового Великого Инквизитора, епископа Вальядолидского Хуана Баутисты де Асеведо, который отменил распоряжение своего предшественника и указал, что русские являются не безбожниками, а "братьями во Христе, временно не принимающие часть догматов Матери-Церкви", и что связи с ними необходимо укреплять в надежде на их – точнее, наше – "прозрение".

Дон Гаспар был весьма обрадован нашими дарами, в числе которых входили соболиные и бобровые шкуры, и пригласил нас при первой возможности посетить Перу. И мне было дозволено находиться в числе тех, кто проводил его в Лиму.

В нашей истории, де Суньига ушёл уже первого апреля и по дороге в Перу посетил Панаму, где он серьёзно заболел. Он выжил, но это окончательно подорвало его здоровье, и он умер в 1606 году. Мне, увы, не было известно, чем именно он болел, но Лиза предположила, что это была малярия – ведь жёлтая лихорадка ещё не появилась в Новом Свете. И я передал дону Хуану в "довесок" к подаркам для него лично противомалярийные лекарства на случай, если он заболеет и на этот раз. Но, к счастью, как мне сообщил мой друг, из-за задержки с отправлением, от захода в Панаму было решено отказаться. Кроме того, я настоятельно порекомендовал не высаживаться в порте Паита, на северо-востоке Перу, и следовать в Лиму по суше, дабы ознакомиться со своим новым вице-королевством – именно это в нашей истории резко усугубило болезнь нового вице-короля. Дон Хуан пообещал попробовать отговорить его от этого, "но, как вы, наверное, понимаете, мой друг, это, возможно, будет непросто".

После ухода дона Гаспара, я вновь встретился с доном Исидро, и мы часами работали над новой редакцией итогового протокола. Всё, казалось, было оговорено, кроме одного – точные границы нашего анклава вокруг Бухты. Ведь в документе была указана его площадь – двадцать две лиги[12], или чуть менее четырехсот квадратных километров, и то, что в него полностью войдёт Длинная лагуна, а восточной границей будет река Папагайо. И мы договорились, что эти границы будут определены в ходе переговоров между Колей Корфом с нашей стороны и Хуаном Гарсия Гальдосом, помощником дона Исидро, с другой.

С тех пор Коля был в Мехико восемь раз, а два раза я сам туда ездил, и мне всё вспоминалась любимая поговорка Володи Романенко: "Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить…" Проблема была в том, что испанская сторона настаивала на точном соблюдении размеров анклава – они не были согласны ни на прибавку к нашей территории, ни даже на то, чтобы мы, как я это предложил, довольствовались чуть меньшей площадью – например, на половину лиги меньше. А ещё анклав должен был прилегать к реке Папагайо там, где у другого берега находится Теуакалько, подаренный нам Их Католическими Величествами…

Но, наконец, теперь Коле посчастливилось окончательно расставить все точки над i, и нужно было ковать железо, пока горячо. Именно поэтому, как только мы получили радостное известие, мы начали готовить экспедицию, не дожидаясь его возвращения, и наш уход в Санта-Лусию, точнее, в бухту Святого Марка, намечался на раннее утро понедельника – иначе мы могли не успеть к оговорённому сроку – вице-король сообщил, что прибудет в Санта-Лусию шестнадцатого октября. Именно поэтому я и созвал совещание Управления внешних сношений на сегодняшнее утро.