Официант покачал головой. Ему было жаль этого пьяного, смертельно бледного человека, но он знал, что на кухне ему не дадут даже пакетика чая и что его самого могут за это в два счета выставить с работы — хозяином ресторана был американец, и он не любил, чтобы его распоряжения нарушались.
Амир вытащил из кармана стодолларовую купюру и протянул парню… Тот исчез… И через пять минут появился с чашкой кипятка…
Это был самый дорогой кипяток, который ему когда-либо приходилось подавать.
Амир, обжигаясь, сделал маленький долгожданный глоток…
Если бы он все-таки добрался до долгожданного туалета, и его бы там хорошенько вывернуло… Если бы он все-таки осуществил это свое поистине спасительное намерение… То неизвестно, как бы оно еще повернулось. Но он добивался этой чашки чая…
Не замечая знаков и подсказок, которые делает им судьба, люди часто, преодолевая изо всех сил ее сопротивление, стремятся к тому, что кажется им таким желанным, а на самом-то деле грозит крахом, катастрофой, неудачей или даже смертью.
Чашка с кипятком вырвалась из рук Амира, осколки разлетелись по полу… Официант расстроенно смотрел на рухнувшего к его ногам пьяного. Ну вот теперь придется возиться… Человек хрипел и корчился… Жуть какая-то… чего только в этом кабаке не насмотришься! Мальчик-официант хотел наклониться… Но передумал: повернулся и поскорей отправился на поиски менеджера. Это была его обязанность: как только ситуация выходила за пределы строго регламентированной жизни ресторана и правил, установленных американцем-хозяином, о ней следовало немедленно сообщать менеджеру.
Данная ситуация явно требовала вмешательства менеджера…
Сначала Амиру было так муторно, так худо… потом очень больно… Как будто сам Фредди Крюгер рвал своими длинными ножами-ногтями его кишки… Чашка горячей воды, которую он выпил, подействовала как катализатор — яд стал впитываться быстрее… Амира обступили красные, черные обморочные всполохи… Ужасные лица с кровавыми ртами и пустыми глазницами склонялись и кружились над ним, что-то быстро бормоча. Он не мог разобрать ни одного слова… Потом страшные лица — морды нечисти, выползающей в ночь на Хэллоуин, отступили, и над ним теперь склонялись какие-то милые, приятные, давно забытые люди: какие-то женщины, маленькие дети… мать… отец… кажется, это были люди, которые его очень любили… может быть, раньше, когда-то, в детстве — он не помнил когда… А теперь они отчего-то пришли к нему вновь.
Потом через нестерпимую боль вдруг стала пробиваться невиданная легкость. Как будто он парил нагишом, как всегда мечтал, в легкой, как облака, воде, и ему не надо было делать никаких усилий и движений, чтобы удерживать свое лишившееся веса тело в этой невесомости. На него вдруг перестала действовать сила земного притяжения. Легкость и счастье наконец посетили его. Невероятная легкость и невероятное счастье, сопровождающие освобождение, когда жаждущая свободы душа наконец расстается с клеткой-телом…
«Вот оно!» — задохнувшись от счастья, понял Амир. Это был тот кайф, который он безуспешно искал всю свою жизнь. Оказалось, что испытывают его, лишь когда с жизнью расстаются.
Женщина тщательно стирала серебристую краску с лица… Как все-таки это серебро неузнаваемо изменило ее черты… А еще приклеенные огромные ресницы, увеличенный клоунский рот, парик, измененный голос…
Она не боялась, что Тарханов ее узнает… У него тысячи знакомых женщин, он пьян в стельку… А она для него лишь знакомая знакомых, которую он видел, ну, может быть, раза два, да и то в шумных подвыпивших компаниях, где, конечно, трудно запомнить всех.
— Привет! — Она кивнула своему отражению в зеркале, когда сквозь косметическое молочко, растворявшее грим, который она торопливо убирала с лица ватным тампоном, стали проступать ее собственные, узнаваемые черты лица.
— Вот и снова ты…
Она промокнула лицо салфеткой:
— Если не ты, то кто бы это сделал?
В Шереметьеве Марину Вячеславовну и Аню встречала Рита. На своей синей «семерке».
— Ну как отдохнули?
— Замечательно.