Но Танечка не хотела никаких условий, ее тошнило от Олафа, она любила человека, потерянного для нее навсегда. Поэтому она лежала и плакала, тайком выбрасывала лекарства и отказывалась от еды… Но силы так же неуклонно возвращались к ней, как приближалось и время выписки из клиники, вместе с вновь обретаемыми силами приходила и мысль: если любовь нельзя вернуть, то, может быть, за нее можно отомстить?..
Все хлопоты о маминых похоронах тоже взял на себя Олаф…
Хоронили ее на совсем новом кладбище. «Коммерческое», как обронил кто-то из людей, шествующих в похоронной процессии…
Сочетание слов «коммерческое кладбище» не заставило Танечку ни усмехнуться, ни возмутиться… Сочетание «коммерческого» и «некоммерческого», характерное для нынешней жизни, продолжалось и после смерти… На старом кладбище было дешево, тесно, очередь и давка. Места там продавали по старым ценам, и их не хватало…
А это было очень дорогое кладбище. Новое кладбище для новых покойников из числа «новых русских»… И несколько недавних могил, чьи обитатели или их родственники смогли позволить себе похороны по такой цене, терялись маленьким островком посреди огромного зеленого поля… Ограда нового кладбища тоже терялась где-то далеко в высокой траве, и казалось, что это похороны «в чистом поле»… Ветер проносился волнами по нетронутой дикой, нестриженой траве… Сияло на ярко-синем, без единого облака небе солнце… И Танечка подумала, что маме, возможно, понравились бы такие похороны… Если похороны вообще могут понравиться.
Только благодаря Олафу Розенкранцу Танечка смогла позволить такую роскошь для своей бедной мамы.
Церемония продолжалась недолго, и поначалу густая и многолюдная процессия стала внезапно и очень быстро редеть… Глубоко погрузившаяся в свои невеселые мысли, Танечка вдруг обнаружила, что они с Олафом оказались у могилы почти одни… Мамины знакомые и родственники были слишком стары, чтобы выдержать долго на ногах такую церемонию… А все остальные, собравшиеся на похороны, люди были знакомыми Олафа и Танечки, и теперь, отдав им должное, они торопились домой, по своим делам, потому что жизнь продолжалась и мало кто способен долго сохранять интерес к какой-то чужой старушке…
Только сейчас Танечка вдруг с болью поняла, каким одиноким человеком она стала…
Олаф искоса поглядывал на Танечку. В черной шляпе с траурной вуалью и темном платье она выглядела невероятно красивой и таинственной.
— Какая ты все-таки у меня красивая… — прошептал сентиментальный норвежец. Вид у него не был слишком опечаленным. Он давно уже простил неверной жене ее побег и вообще «всю эту историю»…
Его попытка ухаживать на кладбище показалась Танечке такой нелепой…
Она горько вздохнула и пошла к воротам, Олаф зашагал рядом.
— Какой ужасный итог… — заметил он.
— Итог? — Танечка хмыкнула. — Что вы имеете в виду?
— Смерть вашей мамы, конечно…
— А это ни-ка-кой еще не итог! — вдруг очень четко и ясно прошипела ему в ухо Танечка, да с такой яростью, что Олаф опешил.
— Я, собственно, ничего такого… — пробормотал он.
— Вы… идите… Идите! — вдруг нетерпеливо оборвала его Танечка. — А я… я еще должна задержаться…
Она повернулась и пошла обратно к могиле…
А Олаф, вздыхая, поплелся к стоянке машин.