Заблуждения иногда бывают очень стойкими. Причем степень этой стойкости зависит не столько от правдоподобности, сколько от того, какое количество людей их по тем или иным причинам разделяют. Вообще-то подозревать я это начал еще в двадцать первом веке, но всерьез поверил своим подозрениям только здесь, в веке девятнадцатом. Вот вам один из самых простых примеров. Что означает, например, слово «незабываемо»? То, чего нельзя забыть. А «невидимо»? То, чего нельзя увидеть. «Независимо»? То, что от чего-то не зависит. Надеюсь, закономерность понятна? Но возьмем слово «необходимо» и с удивлением сообразим, что его синоним – «очень нужно». Или, если выразиться канцеляритом, «то, без чего нельзя обойтись». Но должно-то быть «то, что нельзя обойти», то есть «неизбежно»! Почему так?

Думаю, потому, что когда-то, по моим прикидкам в начале текущего века, стало модным коверкать русский язык, подменяя исходные значения слов. Наверное, потому, что тогдашняя элита знала русский язык существенно хуже французского. Большая часть этих попыток забылась, не оставив следов, но некоторые прижились. Причем это был долгий процесс – в конце девятнадцатого века некоторые старики, особенно происхождением попроще, еще употребляли слово «необходимо» именно в значении «неизбежно». А теперь вспомним известное изречение Козьмы Пруткова, про которое учительница литературы объясняла нам на факультативе, что это пародия, она высмеивает потуги безграмотного директора пробирной палаты на глубокомысленность. Вот оно: «Всякий необходимо причиняет пользу, будучи употреблен на своем месте». Но для тех, кто знает исходное значение слово «необходимо», это чеканный афоризм, достойный Марка Аврелия! Еще одно всеобщее заблуждение – по крайней мере, судя по тому, что я успел тут увидеть своими глазами – о недоразвитости промышленности Российской империи. Да вот ни шиша подобного! Недоразвитой была только система управления ею, причем на всех уровнях. Если же в каких-то исключительных условиях хотя бы треть управленцев получалось заменить на квалифицированных людей, промышленность начинала творить чудеса. Один из самых ярких примеров – в кратчайшие сроки изготовленная под руководством Путилова партия канонерских лодок для обороны Петербурга во время Крымской войны.

Но к чему я это сюда приплел? Да к тому, что в мелком эпизоде с секретарями Николая повел себя именно как типичный неквалифицированный управленец, к тому же начисто забывший вышеприведенное изречение Козьмы Пруткова. Хотя до того его прекрасно помнил. В общем, если отбросить политкорректность и назвать вещи своими именами, то я слегка обделался на ровном месте. И ткнул меня носом в мою кучу не кто иной, как брат, причем сделал это мягко и деликатно. Я рассказал ему о придуманном еще гениальным Леонардо да Винчи летательном аппарате и мельком упомянул о сопутствующих обнаружению этого изобретения обстоятельствах.

– Зря ты с ними так, – вздохнул Николай, ненадолго забежавший в Приорат. – Нет, конечно, в идеале они должны работать так, как ты хочешь. Но ведь нет у нас идеальных людей! А есть пока только эти. И, значит, коль уж они такие, то пусть работают так, как умеют, но с максимальной эффективностью. Мне кажется, что при другом подходе ты получил бы требуемое не через день, а через пару-тройку часов, причем тебе бы тот рисунок еще и скопировали, не пришлось бы самому возиться.

Я не стал говорить, что копировал эскиз Леонардо творчески, но в остальном, похоже, брат был прав. Да, выбирать, когда следует применить кнут, а когда пряник, я пока не умею. Так, может, попробовать научиться этому здесь, раз уж не вышло там? Кроме того, не помешает задать брату один вопрос.

– А твои методы в отряде помогают? Если ты их, конечно, там используешь.

– Так у меня других-то и нет, – пожал плечами Николай. – Обхожусь как-то, причем Нефедов говорит, что вполне прилично. Впрочем, мне помогает то, что отряд – это не гвардия. И даже не флот, образовательный уровень даже у нижних чинов заметно выше среднего, не говоря уж про офицеров. Но это ладно, ты мне рисунок Леонардо покажи!

– Оригинал не могу, том уже вернули в библиотеку. А моя копия – вот она.

– Хм… действительно интересно. Удлинение крыла раза в два больше, чем у Можайского. А стреловидность тут зачем, ты не знаешь?

– По-моему, для повышения продольной устойчивости. Я на простенькой модельке проверил – действительно повышает.

– Настолько, что становится не нужно хвостовое оперение? Как-то не верится. У птиц же у всех хвост есть!

– Мне поначалу тоже не верилось, а потом я сообразил. Хвост нужен птице не столько для устойчивости, сколько для возможности резко маневрировать. Но это могут только мелкие птицы, гриф не смог бы вертеться, как сорока, даже имей он длинный хвост. Поэтому у крупных птиц хвосты существенно короче, чем у мелких, – относительно собственного размаха крыльев, разумеется.

– А это устройство будет настолько крупным, что ему вообще хвост не понадобится, – догадался Николай. – Кстати, ты его уже как-нибудь назвал?

– Да, дельтапланом.

– Оттого что в плане он похож на греческую букву дельта? Действительно, сходство есть. Но ведь судя по твоему чертежу, он совсем простой! Очень быстро можно будет построить.

– Это пока не чертеж, а всего лишь эскиз, но ты все равно прав. Построить дельтаплан будет гораздо проще, чем аэроплан и уж тем более чем дирижабль. Но ему нужен мощный и легкий двигатель. Сразу говорю, что стоящие на аэроплане Можайского не годятся, слишком тяжелые.

– Так займись им!

– Где деньги? – вопросил я, с трудом удержавшись от добавления в конце слова «Зин».

– Я дам! – огорошил меня Николай. – После совершеннолетия отец разрешил мне брать со своего особого счета, а там сейчас больше миллиона. Правда, только по его специальному письменному разрешению, но, думаю, уж на двигатель-то он его даст.

Причем с удовольствием, подумал я. Потому что иначе придется давать мне свои или государственные деньги, он ведь обещал.