Ну, достал его возчик своим любопытством! Скучно ему, видите ли, поговорить хочется.

– Магометанин я, – соврал Илья.

– Надо же, не слыхал о такой вере, – изумился мужик и задумался.

Он бы еще продолжал расспрашивать Илью, но лошадка уже притянула подводу к городским воротам. Стражник лениво осмотрел копну сена, лежавшую на подводе, и махнул рукой – проезжай.

Как только телега миновала ворота, Илья соскочил на землю.

– Спасибо, что подвез!

– И тебе не хворать, – ответил мужик.

Запустив руку под сено, Илья достал ножны и снова опустил их в штанину. Стражник внимания на него не обратил, стало быть, не добрался еще Вышата до города, и времени – день-два – у Ильи есть.

Он направился к дому, где квартировала Марья. Остановившись на углу улицы, понаблюдал за двором. Посторонних не было видно, как и без дела шатающихся – Илья не исключал, что за избой и двором могли следить. Нет, мании преследования в классическом ее понимании у него не было, но осторожность и осмотрительность не помешают, слишком свежи были в его памяти впечатления от похищения Марьи.

И пока он шел к знакомой улице от городских ворот, тоже проверялся: оглядывался, переходил на другую сторону улицы – даже внезапно разворачивался и шел назад. Но никого, повторяющего его действия, или мелькавшего за спиной продолжительное время, он не обнаружил. А сердце рвалось к Марье, торопило – беги к ней, чего медлишь! Но Илья боялся привести за собой в дом беду.

В калачной слободе, где Илья снял комнату у старушки, все так же вкусно пахло хлебом – сдобный его дух прямо-таки витал в воздухе. Илья был голоден, слюнки так и потекли.

Он заторопился к избе, толкнул калитку – открыто. Постучал в притолоку двери. Сердце билось часто, в груди нарастало волнение – вдруг без него беда случилась?

В этот момент из-за двери послышался голос Марьи:

– Кто в гости пожаловал?

– Я это! – от волнения голос у Ильи сел и был с хрипотцой.

Но Марья узнала. Щелкнул запор, дверь распахнулась, и на шею к Илье бросилась жена. Повиснув, начала целовать в губы, щеки – оторваться не могла. Так он и внес ее в избу, на пол поставил.

– Ты что, оглашенная! Люди же увидят!

– А и пусть их! Как я тебе рада! Как знала, пирожков с вязигой напекла.

– Умыться бы мне с дороги да одежонку поменять. Сам пылью оброс, а одежда потом пропахла.

Одежда пахла не только потом, а и тиной, когда в камышах сидел, и еще бог знает чем, пожалуй – чем-то звериным. Под корягой же в лесу спал, где звери дикие зимовать могли, – уж больно местечко укромное да удобное.