И тут из дома Предводителя послышался крик. Голос принадлежал невесте. Прозвучал он коротко, но успел передать сильную боль. И веселый шум на дворе как по команде прекратился. Народ замер, но лишь на мгновение. А потом толпа разом хлынула к дверям в избу. На крыльце случилась давка, в распахнувшейся двери тоже. И хоть все без исключения были во хмелю, но волки, в отличие от лис, в спальню к молодоженам ворвались первыми и с оружием. А там все увидели следующее…

На смятой постели лежала молодая. На животе, голова на подушке, руки разметаны и сжимали с силой простыню. Сверху на нее была накинута волчья шкура, которая прикрывала от любопытных глаз нагое тело от ступней до середины спины. А над ней нависал черный волк, и зверь самозабвенно вылизывал женский загривок, при этом хищно поглядывая на столпившихся на пороге. И под его языком на коже Арьи отчетливо проступил рисунок между несколькими кровоточащими отметинами от волчьих клыков. Оскаленная волчья морда.

— Уф! Не убил! — Выдохнули те, что застыли в дверях.

А вообще-то мог бы. За дерзость, за ослушание, за слово поперек или вольный взгляд, за все вместе и по отдельности муж имел право карать жену на свой выбор. Вот Волки и ввалились первыми с оружием наготове, чтобы, если что, усмирить несогласных с решением их альфы родственников. Но все обошлось. Черный оставил дерзкой супруге жизнь.

— Так он что?.. Он ее пометил? — Раздался уже чей-то другой голос. — Ничего себе! В первую же ночь!

— Что там? Что?.. — Напирали те, кому не было ничего видно.

— Волк пометил свою жену. Вот что! Расходимся! Он в своем праве. И брак состоялся.

Когда все вышли, волк поднялся, спрыгнул с постели и неспешно пошел по комнате. Смерил ее по периметру и поперек тоже прошелся и все хлестал себя по бокам хвостом и сверкал глазами. А потом он обернулся человеком. И посередине спальни тогда уже встал обнаженный мужчина. В его мускулистом теле чувствовалась небывалая сила, а во взгляде решимость с примесью беспокойства. И брови его были сведены на переносице, когда снова подошел к кровати и лег с краю на бок. Так, чтобы наблюдать за женой, смотря ей в лицо.

— Как себя чувствуешь, Арья?

— Все болит. — Ответила она после некоторой паузы, словно собиралась с силами прежде, чем разжать сведенные зубы.

— Где болит? Поясни мне.

— Везде. — Лиса попробовала пошевелиться и застонала. — Сначала была пронзительная боль в загривке. Когда во время…ну, ты вцепился в него клыками.

— Это понятно. Дальше.

— Та боль жидким металлом потом потекла по всему телу. Обжигала и как вгрызалась в меня.

— А сейчас? Что чувствуешь сейчас?

— Теперь болит иначе. Будто боль свила гнезда в шее и…в животе. Гансбери, мне еще все тянет там. Ты понимаешь где.

— И это понятно. Все с непривычки, Арья. Ты не принимала в себя ранее мужчину. А я раз за разом взял тебя трижды. Но для оборотницы это ничего. Никакого вреда твоему здоровью, поверь, не нанес. А боль… Ты поняла же, что я поставил на тебе брачную метку? Ты теперь полностью моя. И перед народом, и перед Богами. И каждый кобель будет отныне об этом знать. Вряд ли кому-то теперь захочется подмять под себя мою жену. Ну, а ты…тебе не захочется быть ни с кем, кроме меня, Арья. И боль, что сейчас чувствуешь, это твое тело и дух перестраиваются под меня. Под одного меня. Только я теперь смогу дарить тебе наслаждение и удовлетворение в постели. На других мужчин и смотреть не захочешь. Вот что ты сейчас еще чувствуешь, помимо боли? Сосредоточься и скажи.

— Твой запах. Хвоя, кора, смола. Как в вековом бору.

— Хм! Так, значит, меня начала воспринимать?

— Почему начала? Так и было. Ты так и пах. Только теперь я чувствую тебя…острее.