Лев Сапега был обязан Радзивиллам, к тому же он разделял их намерения. Как политик, отлично знающий психологию власти, он резонно полагал, что Федор ни при каких обстоятельствах не оставит надежный наследственный престол в Москве и не рискнет переехать в свободолюбивую и мятежную Речь Посполитую. В случае такого переезда ему неизбежно пришлось бы столкнуться со шляхетской демократией, к которой русские монархи не были приучены. А если бы такое и случилось, то все равно болезненный московский великий князь, по твердому убеждению подканцлера, не смог бы серьезно влиять на политику литовского правительства [52, с. 26].
Именно этот вопрос скрупулезно обсуждали представители белорусской элиты — сын Николая Радзивилла Черного, великий маршалок литовский, Николай Радзивилл Сиротка с виленским воеводой Криштофом Радзивиллом Перуном, сыном Николая Радзивилла Рыжего: «Правда, по слухам, великий князь не способен к управлению, но с этим можно и смириться, если удастся решить вопрос опекунства (регентства) и литвины не рассорятся на этой почве с поляками, которые желают всем заправлять» [71, с. 361] (пер. наш —
По мнению Радзивиллов, на роль регента должен был претендовать кто-то из литвинов, в худшем случае — поляк, чья кандидатура была бы нейтральной. Но отыскать такого поляка было невозможно. Еще один сложный вопрос — изменение вероисповедания. Согласится ли Федор принять некоторые условия, казавшиеся принципиальными для представителей Речи Посполитой?
Во-первых, церемония коронации должна была состояться в древней столице Польши — Кракове. Во-вторых, в титуле Федора прежде всего должно было звучать, что он король польский, великий князь литовский, а потом уже — великий князь владимирский, московский и прочее, и прочее. В-третьих, Федор Московский должен был сменить веру. Федор Скумин-Тышкевич, литовский подскарбий (министр финансов), который озвучил эти условия, говорил послу Ржевскому: «Если мы эти три колоды, даст бог, перешагнем, то будем с вами в вечном союзе» [123, с. 211].
В апреле 1587 года в Москву было направлено еще одно посольство, которое должно было окончательно согласовать детали избрания Федора. Тем временем усилилась агитация за двух других кандидатов. Один из них — королевич шведский Сигизмунд, что особенно беспокоило московских дипломатов из-за возможного союза Польши и Литвы со Швецией. Это был наиболее нежелательный вариант для Московии. Там больше не считали неприемлемым направить великих послов на сейм. Послами выступили Степан Годунов, уже знакомый нам князь Федор Троекуров (кстати, это было его третье путешествие в Речь Посполитую за последнее время) и знаменитый дьяк Василий Щелкалов. Кандидатуры послов еще раз подтверждают: власти предержащие Московии очень серьезно относились к вопросу избрания Федора. А может, между Борисом Годуновым и Андреем Щелкаловым не было доверия, поэтому один направляет родного дядю, а другой родного брата, чтобы контролировать контакты и переговоры друг друга?
Элекционный (избирательный) сейм начался 30 июня 1587 года около Варшавы. Польские паны приехали как на войну, во главе многолюдных отрядов. Зборовские, поддержанные императором и папским нунцием Анибалом, наняли около десяти тысяч немецких, французских, итальянских, чешских рыцарей и привели с собой это воинство. Замойский также опирался на военную силу. Его сторонники, скорбя по поводу смерти Стефана Батория, облачились во все черное. За это их сразу прозвали «черной радой». С оружием в руках обе партии решили поддерживать своих кандидатов, заняв позицию противоборствующих лагерей. Белорусско-литовская делегация остановилась на противоположном берегу Вислы, около села Каменка. О согласии никто и не помышлял [71, с. 362].
Сапега не стал исключением, он прибыл со своим вооруженным отрядом. 4 августа состоялась его встреча с московскими послами. Вскоре он пригласил их для беседы со всем рыцарством. Сапега был немало удивлен, ибо, когда определяли последние детали поведения послов во время элекции, выяснилось, что они приехали на избрание с пустыми руками. Как ответил Федор Троекуров, про это наказов от великого князя они не получали, да и казны с ними не было.
Зная, какой силой обладают деньги, Лев Сапега выговаривал Василию Щелкалову: «Что же вы за послы, коли денег с собой не имеете и не можете ими распоряжаться?» Несмотря на недостаток этого мощного средства, подканцлер и его единомышленники решили идти до конца. Когда выставили на поле три полотнища: московское — колпак, австрийское — немецкую шляпу с козырьком и шведское — сельдь, значительное большинство рыцарства скопилось под колпаком. Это придало уверенности Сапеге. Невзирая на неблагоприятные обстоятельства, московская партия имела вес не только среди литвинов, но и среди поляков. И это наглядным способом показывало: из конфликтной ситуации, которая многим казалась тупиковой, есть естественный выход — избрание Федора Московского.
Но при встрече в рыцарском кругу московские послы обнаружили полное нежелание идти на компромиссы и своими неумелыми действиями и невзвешенными словами оттолкнули многих сторонников кандидатуры Федора, особенно среди поляков. Мало того, что они слепо, по-лакейски выполняли волю своего руководства, но еще и самонадеянно не соглашались практически ни на какие требования рыцарства. Даже невинное условие шляхты, чтобы Федор после избрания королем и великим князем через десять недель, а в случае военной необходимости — и ранее приехал в Речь Посполитую, вызвало возражения с их стороны.
Послы ни при каких обстоятельствах не хотели показывать миру недееспособного монарха, при жизни прозванного Блаженным. С невероятным чванством и традиционной велеречивостью они отвечали: «В Варшаву Федор приедет тогда, когда пожелает» [52, с. 24].
Избрание короля и великого князя напоминало игру в шахматы — кто кого перехитрит. Партии так и не собрались вместе для обсуждения кандидатур на должность государя [71, с. 363].
«На том сейме Варшавском ничего хорошего не порешили, потому как меж господами была большая распря, а потом разъехались, не приняв ничего доброго. На том сейме было немало безжалостных ссор и убийств. Убитых насчитали семьсот» (пер. наш —
Когда 19 августа коронный канцлер Замойский и его единомышленники наконец объявили своим претендентом на королевский престол Сигизмунда Вазу, а Зборовские — эрцгерцога Максимилиана, шляхта Великого княжества дала еще один шанс Москве.
С участием Льва Сапеги белорусско-литовские паны радные писали к послам: «Замойский выбрал шведского королевича, Зборовские выбрали брата императора, а мы все — литвины и большая часть поляков — хотим государя вашего. Но задержка только за верою и приездом… Если бы нам было точно известно о приезде вашего государя, мы бы, выбрав его, в то же время двинулись бы к Кракову и короны не дали бы ни шведу, ни брату императора» [123, с. 217].
Действительно, элекция превратилась, по меткому выражению В. Чаропко, в блудливую игру. Когда литвины требуют у московских послов двести тысяч золотых на выплату долгов и защиту Речи Посполитой, московские послы отвечают, что денег при них вовсе нет и, вообще, Федор Блаженный «не хочет становиться королем за деньги, а только ради спокойствия обоих государств». Когда литвины снижают требуемую сумму вдвое, московские послы соглашаются заплатить только шестьдесят тысяч, при этом хотят занять их в долг у литовских купцов.
Отталкиваясь от традиций восточной дипломатии, московиты считают, что литвины запросили слишком много, чтобы потом уступить. Они изначально никоим образом не воспринимают условия литвинов как окончательные. Для них это обычный торг. Мало того, что каждый раз московские послы дают меньше, чем от них требуют, их торговля похожа на издевательство. Хотите выбрать? Сильно хотите? Тогда выберите Федора за свои же деньги. Бесстыжий торг продолжается. И со стороны литвинов торговля выглядит не слишком моральной. И хоть возмущению литвинов нет границ, они держат себя в руках. Ведь знают, за что борются. Договориться с представителями Московии — единственный шанс достичь своих целей. Союз с Польшей и позорная Люблинская уния должны быть упразднены. Но пойти на открытый разрыв с Королевством Польским, не убедившись в поддержке с Востока, очень опасно, поэтому торг продолжается.
Паны радные литовские настаивают на сумме в сто тысяч. Послы московские отвечают отказом. Переговоры заходят в тупик. Понимая это, Сапега решает извлечь хоть какую-то пользу от пребывания московских послов и пытается договориться с ними о продлении перемирия на пятнадцать лет. Это предложение находит понимание. Ведь каждая из сторон остается при своем, разговор о территориальных уступках не идет.
Неуступчивость, несговорчивость и настойчивость Степана Годунова и его коллег вынуждает литвинов действовать почти открыто. Сапега не может отказаться от своих планов, поэтому устраивает встречу с московскими послами первого дворянина Княжества Криштофа Радзивилла Перуна, виленского воеводы и будущего великого гетмана. Вместе с ним приезжает на переговоры к московитам и троцкий воевода Ян Глебович. Эта встреча держится в строгом секрете. Одновременно с официальными переговорами литвины ведут сепаратные, тайно консультируются с московитами. Литвины готовы пойти на беспрецедентные уступки московской стороне в основном вопросе — об изменении вероисповедания.
Глава клана Радзивиллов, виленский воевода и будущий великий гетман литовский, соглашается, чтобы о вере в новой грамоте Федора Московского было написано так: «Вы бы меня на панство избрали, а на вере не концентрировали внимание: от греческой веры отказаться мне нельзя, как меня на государство изберете, то я то же время направлю к папе римскому посла с письмом, чтобы меня в этой перемене веры не принуждал» [123, с. 218]. По другому принципиальному вопросу, о времени приезда, литвины согласны, чтобы от имени Федора было написано: «Приеду после того, как объявят королем, через три месяца или позже» [123, с. 218].
Но Василий Щелкалов не столь прост, чтобы поверить, будто виленский воевода, глава клана Радзивиллов, претендент на гетманскую булаву и первый дворянин Княжества, лично пришел к ним всерьез договариваться о времени приезда Федора Московского в Варшаву, Краков или Вильно. Обе стороны хорошо понимают: никакого приезда не будет. Не для того Андрей Щелкалов и Борис Годунов старательно оберегают Федора, чтобы отпустить недееспособного монарха в чужие страны. Да и что он здесь будет делать? Разве что трезвонить на колокольне?