Глава 2.4. Курсом на государственную независимость

20 декабря 1586 года московская Боярская дума получила из разных мест известие о смерти короля польского и великого князя литовского. Московские воеводы с литовской границы писали о том к великому князю московскому, добавляя, что знатные паны собираются избрать себе в государи брата Стефана Батория, князя семиградского, или шведского королевича, Сигизмунда, или его (Федора Ивановича) [123, с. 43]. Это сообщение было как целебный бальзам на старые раны Андрея Щелкалова и Бориса Годунова. Московский «канцлер» предлагал не тратить время, а согласиться на предложения Льва Сапеги, которые в прошлый раз привозил литовский посол Гарабурда.

Тем временем в Королевстве Польском смертью короля без промедления воспользовались Зборовские, чтобы разделаться с всемогущим канцлером Яном Замойским. Они мечтали восстановить свое прежнее положение в Польше. Ненависть, долгое время зревшая между партией Зборовских и партией Замойского, вырвалась наружу. И одна и другая сторона выставляли своих кандидатов на оба престола Речи Посполитой (Королевства Польского и Великого княжества Литовского). Зборовские отдавали голоса брату императора Рудольфа II, эрцгерцогу Максимилиану [71, c. 358], который, надо отметить, был желательной кандидатурой на трон во всей Европе: Борис Годунов видел его московским князем, а Зборовские — королем польским. Да и сам Максимилиан, кажется, считал, что пришел его звездный час. Ради своего избрания он запросил из имперской казны немалую сумму. На эти деньги Зборовские наняли целую армию — десять тысяч человек. Не голосами выбирать владыку выпадало, а саблями. Коронный канцлер Ян Замойский выступал за Сигизмунда Вазу — единственного наследника Ягайловичей по женской линии. За любимого племянника ходатайствовала вдовствующая королева Анна, бывшая жена Стефана Батория. Она и давала деньги Замойскому на предвыборную борьбу. Страсти накалялись. На сеймиках, решая, кто прав, знать хваталась за оружие. Так жила Польша без короля. Свои проблемы были и у Литвы [71, с. 358].

Лев Сапега наконец закончил свою работу над усовершенствованием Статута 1566 года и даже написал от имени короля Стефана Батория обращение ко всем сословиям Великого княжества. Но из-за преждевременной смерти короля отредактированный Сапегой свод законов ВКЛ не был утвержден.

На конвокационном сейме Речи Посполитой, созванном в феврале 1587 года после смерти короля и великого князя примасом Польши, архиепископом гнезненским (последний считался первым из сенаторов и имел титул интеррекса), представитель от Литвы, троцкий воевода Ян Глебович, заявил, что Княжество руководствуется своими законами и не желает принимать польские предложения.

Снова Литва заявляла о своей самостоятельности и подчеркнуто дистанционно вела диалог с Польшей как с другим государством. Да еще требовала возвращения отнятых у нее земель. Литвины больше не были настроены терпеть несправедливость Люблинской унии. «Вы, поляки, выбираете себе короля из двух кандидатов, мы выберем третьего» [71, с. 359] (пер. наш — Л. Д.). Этим третьим хотел стать давний знакомый Льва Сапеги — великий князь московский Федор Иванович.

Выдвижение московского князя было результатом расчетов литовской дипломатии и лично подканцлера ВКЛ Льва Сапеги. Восхождение на трон Речи Посполитой Федора Московского объединило бы под одним скипетром три соседних государства: Московию, ВКЛ и Польшу. Такой союз укрепил бы позиции Речи Посполитой в борьбе со Швецией на севере — за Прибалтику (Ливонию) и Турцией на юге — за Молдавию и Валахию. При этом ВКЛ играло бы роль геополитического центра и политического лидера огромного евро-азиатского объединения [58, с. 195].

Великий князь Федор Московский направил в Вильно своих послов — Елизария Ржевского и Захара Свизяева. Теперь уже Москва предлагала союз. Фактически стоявшие во главе Московского государства Годунов и Щелкалов выступили с предложением к литовскому правительству быть «с государством Московским вместе». В качестве одного из возможных вариантов развития событий они рассматривали разрыв Люблинской унии 1569 года, создание исключительно литовско-русского объединения и восстановление Великого княжества Литовского в его прежних границах (с Украиной и Подляшьем) [110, c. 85]. Возможно, намекалось, что Москва вернет Смоленск и другие земли. Андрей Щелкалов хорошо знал, какими пряниками нужно заманивать Льва Сапегу и его единомышленников. Именно эти предложения и озвучивал Ян Глебович на конвокационном сейме.

«Сами знаете, — говорили русские послы, — что поляки с православными разной веры, а вы, паны-рада литовские, и вся земля Литовская с нашей землею одной веры и одного обычая, то вы бы пожелали себе господина нашего, христианского государя, а если будет Литовское государство связано с Москвой, то отчего государю нашему Литовской земли не беречь? Если будут оба государства на всех врагов вместе, то Польская земля даже против ее воли будет присоединена к Московскому и Литовскому государствам» [123, с. 208]. Надеясь возвести Федора на польский или литовский трон (а лучше сразу на оба), Андрей Щелкалов не брезговал никакими средствами, включая такой испытанный, как подкуп влиятельных литовских нобилей. Московским послам была дана инструкция: «Тех господ, что за избрание великого князя, похвалить и награду к ним послать». Был даже составлен специальный прейскурант взяток, в большинстве своем в виде подарков [110, с. 84].

Паны литовские ответили на посольство Ржевского, что дело избрания должно решаться на общем сейме в Варшаве, куда великий князь Федор должен направить послов. Состоятельный купец литовский Лука Мамонич, имевший торговые связи с Москвой, говорил Ржевскому от имени трех господ: Николая Радзивилла (Сиротки), Льва Сапеги и Федора Скумина (Тышкевича): «Паны эти государю вашему способствуют и говорят, чтобы государь ваш обязательно направил послов своих великих на элекционный сейм; к панам радным (правительству) и до рыцарства обоих государств прислал бы грамоты почтительные и ласковые, не так гордо было бы выписано в грамотах, как сейчас, потому что паны польские — люди сердитые и упрямые, к ним надо писать ласково, а государю великому какая с этого потеря?» [123, с. 209]. В общем, порой московских послов приходилось учить не только маленьким хитростям, но и азам дипломатии. Одним только именем сиятельного великого князя московского невозможно было соблазнить всю шляхту Королевства Польского и ВКЛ на избрание.

Паны советовали великому князю московскому пообещать заплатить солдатам жалованье, которое задолжал король Стефан, да и самим вельможным прислать подарки богатые [71, с. 360]. Ржевский же ответил, что государю московскому присылать послов своих на элекционный сейм негоже. Выходило, что московитов принуждали клянчить, заискивать, дарить подарки и хитрить. Однако на этом переговоры не закончились. И хотя в Литве знали про слабый характер Федора и не боялись этого повелителя в отличие от его отца Ивана Грозного, Сапега все же предпочитал вести переговоры. Лишь бы московиты не использовали момент и не двинулись с войском на земли ВКЛ.

Причин, по которым подканцлер сделал выбор в пользу Федора Московского, своего ровесника, было несколько. Во-первых, избрание Федора на трон гарантировало бы Великому княжеству первенство над Королевством Польским, ибо терпеть далее амбиции польских панов было невозможно, а во-вторых, избавило бы белорусско-литовское государство от угрозы с востока. Вслед за возвышением и военно-политическим усилением Княжества, наверное, настала бы очередь разрыва союза с Польшей и произошло бы избрание монарха из своего народа [52, с. 26].

Анализируя выбор Сапеги, некоторые из его биографов указывают: «Закономерно возникает вопрос: почему же тогда Л. Сапега так активно, в частности сначала, поддерживал кандидатуру московского государя, хотя это был довольно опасный для Княжества путь? Логика действий подканцлера, человека, преданного белорусской идее, патриота своей родины, в этих сложных исторических обстоятельствах становится понятной только тогда, когда учитывается основная цель его политической деятельности — стремление к полной независимости Великого княжества, его величию и процветанию. Л. Сапега, бесспорно, хорошо знал о возможных негативных последствия объединения Великого княжества с Московией. Насчет союза с другими, и перед тем враждебными государствами у подканцлера был богатый опыт: слабые и сильные стороны взаимодействия белорусско-литовского государства с Польшей он испытал на собственной шкуре. Но оставаясь политиком, Сапега видел и исключительность того положения, что возникло в Речи Посполитой. Полностью преданный идее создания сильного белорусско-литовского государства, подканцлер и в данной ситуации работал именно на нее. Хорошо ориентируясь в „московском вопросе“, зная реальные обстоятельства значительно лучше многих других своих современников, он рассчитывал на отсутствие у великого князя Федора возможности в случае избрания его государем Литвы заниматься проблемами Княжества» [52, с. 25] (пер. наш — Л. Д.). В таком случае в политической жизни государства значительно возросла бы роль высших чиновников из правительства и лично Льва Сапеги. Напомним, по должности он являлся заместителем министра иностранных и внутренних дел и в этот момент фактически возглавлял государственную канцелярию, так как его непосредственный начальник, великий канцлер и виленский каштелян Астафий Волович, из-за болезней и преклонного возраста практически отошел от дел. Это давало возможность Льву Сапеге действовать самостоятельно.

Выводы молодого политика основывались не только на логике, но и на определенных договоренностях между Москвой и Вильно. Как считает Н. Рогожкин, направляя на переговоры в Литву посла Ржевского, Андрей Щелкалов и Борис Годунов исходили из того, что Федор будет большую часть времени жить «на своем прежнем государстве на Московском», а в новое государство будет наведываться на «недолгое время» [109, с. 85]. Выполняя инструкцию начальства, князь Ржевский будто бы случайно, а на самом деле намеренно как-то сообщил господам панам радным: «Только выберите себе в государи нашего великого князя — будете под его великокняжеской рукой, а во всем руководите сами в Королевстве Польском и Великом княжестве Литовском по своему желанию». Эти слова были сказаны послом нарочно и не иначе исходили от самого Федора, заключает биограф. Однако эта точка зрения не совсем верна.

Во-первых, исходили они не от недееспособного Федора, а от фактических руководителей Московского государства. Главный посольский дьяк Андрей Щелкалов и шурин царя Борис Годунов хорошо понимали, что поглотить такие огромные территории, как Королевство Польское и Великое княжество Литовское, Московское государство еще не готово. Для этого нет ни достаточных средств, ни армии, ни подготовленных чиновников. Однако подвести правовую базу для подобных действий в дальнейшем даже нужно. И этому может послужить прецедент с избранием на трон этих государств московского князя. Для московской дипломатии это было крайне важно. Поэтому Андрей Щелкалов и Борис Годунов не скрывали своей заинтересованности.

Во-вторых, собственного опыта выстраивания взаимоотношений белорусско-литовского государства с Королевством Польским у подканцлера тогда еще не было и быть не могло. Этот опыт Сапега получит чуть позже, во время принятия новой редакции Статута.

В-третьих, только с большой натяжкой можно приписать инициативу избрания Федора на польский и литовский троны Сапеге. Слишком молодым и не имеющим должного влияния на такие дела был он в то время. С предложением об избрании Федора выступили Радзивиллы. Они предпринимали уже вторую попытку выйти из союза с Королевством Польским и хотели сами возглавить ВКЛ, а потому и стали инициаторами подобного предложения. Сапега же только шел в фарватере курса правительства и своих патронов Радзивиллов. А Федор Московский в игре Радзивиллов был всего лишь пешкой, под прикрытием которой они изменили бы статус некоронованных властителей ВКЛ на вполне легитимное положение.