— Да, я так и не вернул снимки.
— Они Ваши, — Надя несмело прикоснулась к его руке, — и знаете что, я рада, что они остались именно у Вас, Николай. Я о многом думала после того, как вернулась из Беляниново…
— Владимир Григорьевич, — Лана начала нервничать, наблюдая за тем, как Николай не отходит от этой странной девицы, как знакомит ее со всеми, улыбается ей, как, наконец, смотрит на нее. Все это неспроста. Фертовский ускользал от Ланы как песок через пальцы. Сколько потрачено сил, сколько унижений и слез, неужели все напрасно?! — Вы должны поговорить с Николя, — с истерикой в голосе сказала она, — это же немыслимо, посмотрите, что творит Ваш сын?
Фертовский-старший решительно подошел к Николаю.
— Нам надо поговорить, — жестко заявил отец, — наедине, — добавил, глянув на Надю, та стушевалась. Он, действительно, был властным, и требовалось много душевных сил и стойкости, чтобы ему противостоять. Бедный Коленька!
Надя поймала себя на том, что смотрит на Николая с заботливой нежностью и сочувствием. Ей захотелось пожалеть его.
— Простите, Наденька, я скоро, — он ободряюще улыбнулся и пошел за отцом.
Найти уединенное место среди такого количества народу оказалось делом непростым. Всюду попадались гости, друзья, знакомые, все поздравляли Николая с успехом, интересовались планами на будущее. И без того накрученный Ланой, Фертовский-старший стал злиться еще больше. Он почти рычал.
Наконец, в помещении, где хранился старый театральный реквизит, возле заброшенной пожарной лестницы, Владимир Григорьевич счел, что здесь их никто не потревожит.
— Итак, отец, — нетерпеливо произнес Николай. Ему очень хотелось вернуться в зал, к Наде. Там все только начиналось.
— Что ты делаешь? — начал без обиняков отец. Нечего разводить церемонии, надо, пока не поздно, вправить мозги этому мальчишке. Один раз он уже сделал глупость, и Фертовский-старший буквально с ума сходил, что не мог изменить ситуацию. Сын тогда был слеп и глух и поступил по-своему. Но время расставило все на свои места.
— О чем ты?
Надя почувствовала руку на своем плече, резко обернулась. Лана улыбалась так приторно, что Андреева поняла все, что ей желает сказать эта белокурая «вешалка». Вешалка не потому, что она худая, а потому, что она вешалась на Николая, и Надя заметила это сразу, с первой секунды.
— Детка, а не пора ли тебе домой? — нагло заявила блондинка. — Мало того, что ты без приглашения, да еще безвкусно одета. Хотя, — она окинула взглядом ее фигуру, — с таким весом крайне сложно подобрать что-то стоящее.
В другой ситуации Надя смутилась бы, расстроилась. Но сейчас на нее со всех сторон смотрела она сама, такая красивая, воздушная, легкая, созданная любящей рукой прекрасного художника, удивительного человека и лучшего мужчины. Стать Галатеей суждено не каждой.
— Самое стоящее у меня уже есть, Ланочка, — ответила Надя, усмехнулась. Она аккуратно сняла ее руку с плеча и направилась к одной из своих фотографий, встала возле неё. — Когда ты смотришь сюда, что тебе приходит в голову?
Блондинка оторопело молчала.
— Кстати, почему «Лана»? Что за имя такое? Похоже на название моющего средства. Ах, нет, я вспомнила — это название антистатика.
Слушая отца, Николай с грустью думал о том, что отец, не придумав ничего нового, повторяется. Все то же высокомерие, нескрываемое превосходство и отсутствие умения признавать свои ошибки, раздражающе-стойкое убеждение в собственной правоте и непогрешимости. Единственное, в чем он прав и быстро догадался: сын влюблен. И, конечно же, по всем статьям девица ему не пара, в отличие от Ланы.
— Папа, — Николай перебил поток, казалось бы, убедительной речи. Убедительной, так решил Фертовский-старший, ведь до сего момента сын молчал, — ты напрасно тратишь и время, и силы.