«Бажерушка, дитятко»… кого будет называть дитятком отец едва не до зрелых лет? Да уж не сына!
Высокий – и вовсе не от холода! – голос.
Быстро пролившиеся и так же быстро высохшие слёзы.
Тонкопалые узкие ладони – это у сына-то кузнеца?!
Мог догадаться, чурбак дубовый?
Мог.
Где были глаза… что глаза, где башка была, дурень? Ещё других попрекал.
Её и попрекал.
Стало так жарко, что вот просто хоть сам в баню второй каменкой не садись…
А имя-то, имя?! Да даже и назовет разомлевшая от ласки мать или уставший от дочек отец в годах новорожденного сынка Бажерой, Желанным, так уж всяко к зрелым годам облепится медвяное детское имечко ворохом прозвищ попроще.
Дуууррраааак… ооой дурррааак…
Бажера тем временем, не подозревая о терзаниях своего спутника и спасителя, повернулась к нему лицом. В полутьме качнулись крепкие девичьи грудки с торчащими от холода, будто рога, сосками. Вынула из крайних кос, над левым и над правым висками семипалые медные ладошки. Стянуты косы были так туго, что кожа между ними казалась лысой.
– Перстни сними, господин, и серьгу… – тихо сказала девушка. –
– Она? – переспросил из темного угла предбанника Мечеслав, послушно стаскивая с пальцев перстни.
–
Оба посмотрели на дверь, в которую им сейчас предстояло войти.
Потом Бажера вздохнула, постукала костяшками пальцев по косяку и негромко сказала:
– Пусти, хозяюшка, в баньке попариться. Живой на полок, неживой с полка.
В бане шумнуло – словно и впрямь кто-то скатился с полка на земляной пол, шурша гривой жестких волос.
– Ну, заносим, что ли, – сказал Мечеслав, подхватывая кузнеца под мышками – там, где тяжелее. Бажера кивнула, подхватив отца за сильные, с большими ступнями, кудлатые ноги. Потом вдруг глянула в лицо спасителю: