Среди этой красоты, такой пёстрой и необъятной, я чувствовала свою крохотность на фоне огромного, дикого мира. Он позволял забыть о себе и в то же время ощущать себя. Он защищал от попыток умереть. Если бы я тогда не нырнула, сейчас я уже не дышала бы.

Жизнь на земле тоже стала лучше, пусть она и не засияла резко, как включённая лампочка. Скорее это было похоже на медленный, медленный отлив. Все мысли о прошлом стекали, как струи воды, вниз по позвоночнику, исчезали в глубинах меня. История моей жизни жила за словами, за мыслями, даже за ощущением себя, и была такой же реальной, как внутренние органы. Я ведь никогда не задумывалась о своей печени, но она всегда была здесь; она делала свою тихую, грязную работу, необходимую, незаменимую, но я не думала о ней. Никогда.

Теперь, порой видя похожие истории в новостях, а иногда в первый день Великого Поста, я вспоминала, что прошлое со мной, но на этом всё. Не всплывало больше ни слов, ни образов. Даже когда я слышала его эхо, как в ту ночь, когда мы сообщили Мэдди, что я беременна.

Дэвис сильно нервничал. Всё-таки Мэдди тринадцать с лишним лет была единственным ребёнком. Но она сказала правильные слова и улыбнулась. Видимо, он не заметил беспокойства, мелькнувшего на её лице и тут же исчезнувшего.

В ту ночь я не могла уснуть. Я пошла на кухню заварить себе чаю и увидела силуэт Мэдди в проеме двери, ведущей на задний двор. Она еще не шагнула за порог, голые ступни касались кафеля. Тёмный квадрат, обступивший её, был полон переживаний, тех, что можно всю жизнь волочить за собой. И Мэдди входила в этот квадрат, бесстрашная, по-детски глупая, такая милая.

Она обернулась, и её взгляд был как у маленького животного, застигнутого посреди дороги. Но это был не свет фар, это была я, её Чумачеха, которая так сильно её любила. Я подошла, сняла её руку с дверной ручки, закрыла дверь. Самые мрачные мысли, глубоко запрятанные во мне, вновь начали оживать. Я хотела вытащить их наружу, показать ей и спросить: Ты видишь, как ставки растут с каждой минутой? Но ей не было даже четырнадцати, она, как любое маленькое дикое животное, верила в свою бессмертность. Всё, что я могла изменить — то, как она меня видела. Но я лишь довольно строго спросила:

— Куда собираешься?

— Да так, просто к Шеннон, — ответила она, и я поверила.

— Напиши ей, — сказала я, — что тебя застукали, и пусть она тащит свою задницу в кровать, а то позвоню её мамаше.

— Ты расскажешь папе? — испуганно спросила она.

— Конечно. Твоему папе я всё рассказываю, — это было почти правдой. — Но ещё расскажу, что мы как следует поговорили и ты обещаешь больше так не делать. Ты же обещаешь, верно? — она кивнула, и я процитировала наш любимый фильм, «Принцесса-невеста»: — На этот раз Лютик не съедят мурены.

Широко улыбнувшись, она поцеловала меня, и, прежде чем босиком рвануть по лестнице, сказала:

— Ты лучшая в мире Чума!

Жижа внутри меня побурлила и улеглась. Совсем как три года назад, когда Шар подцепила грипп, а её муж уехал из города. Даже ибупрофен не помогал сбить температуру под тридцать девять, она вся взмокла, и её так трясло, что она с трудом могла удержаться на ногах. Я перебралась к ней, возилась с крошечной Руби, поила Шар соком и борщом. Когда ей наконец полегчало, она сжала мою руку и сказала:

— Ты моя самая лучшая подруга. Глупо звучит, да? Мы же не в третьем классе.

Я посмотрела на наши сплетённые пальцы и подумала: Шар, ты понятия не имеешь, что держишь в руке. Мне так чудовищно захотелось признаться, раскрыть душу хотя бы лучшей подруге, что по всему телу прошла холодная, солёная волна всех тех чувств, которые я не могла описать. Я вновь увидела эту луну, огромную, полную. Но Шарлотта была не в силах отпустить мои грехи.

Поэтому я просто сказала:

— Давай сплетём друг другу браслеты.

И мы обе рассмеялись.

Ближе всего к провалу я была около пяти лет назад, когда пришла к Дэвису в гости, и выяснилось, что Мэдди ночует у подружки. Обычно мы проводили время у него, когда она была дома, смотрели втроём фильмы 13+, ели пиццу. Потом он провожал меня до машины. Мы встречались почти год, но сексом заниматься начали только недавно — всегда в моей квартире-студии, выключив свет, опустив шторы. Он никогда не оставался на ночь. Когда утром Мэдди просыпалась, папа был рядом, жарил для неё яичницу.