Мюршид ханаки сказал: «О эмир, для нас доказательством существования пяти принципов является наш великий вождь его преподобие Али, носящий титул Амир-уль-Муъминин (Повелитель Правоверных), да будет мир с ним, но если ты не приемлешь те пять принципов, я не собираюсь с тобою спорить, ибо сказано: «Лакум динукум валий-йа дини» (Вам — ваша вера, а нам — наша», иными словами: «Вы следуйте своей вере, а мы будем следовать — своей» — (аят из суры 109 «Аль-Кафирун» — Неверные).

Я сказал: «Эй человек, оставим эту тему и перейдем к другой. Слышал я, что ты мюршид ханаки и духовный наставник здешних жителей, поэтому скажи, чему ты наставляешь людей и что в результате люди получают от тебя?»

Мюршид ханаки ответил: «О эмир, душа человека никогда не испытывает удовлетворения, не довольствуется тем, что имеет. Сколь обильно не предавался бы он еде, питию, вожделению, его страсти увеличиваются и натура требует все большего и большего, из этого проистекают все беды и несчастья человека, его чувственность никогда не насытится, поистине безграничны его алчность и похоть. Я учу людей обузданию страстей, чтобы для начала они проявляли умеренность в потреблении пищи. Когда человек меньше ест, он меньше спит, когда он мало ест, меньше испытывает нужду в бренных, мирских вещах и соответственно в меньшей степени он становится жертвой страсти и вожделения. Я говорю людям, что первым шагом в борьбе с собственными страстями является выработка привычки к умеренной еде».

Я сказал: «Хвала тебе, о добрый человек. Я на собственном опыте познал ту истину. Всякий раз желая меньше спать и больше работать, я испытываю меньше желания есть».

Мюршид ханаки продолжал: «Следующим наставлением для людей является необходимость воздерживаться от совершения греха, чтобы их существо не погрязло в нечисти. Ибо каким образом человек себя воспитает, таким же образом он растет и развивается. Чем дальше он держится от греха, тем меньше вероятность того, что он впадет в него. Предавшись же грехам, человек не в состоянии будет жить безгрешно. Я убежден в том, что после умеренности в еде, ключом к спасению является стремление к воздержанию от греха».

Я сказал: «О добрый человек, и это твое высказывание я подтверждаю как истинное. Я сам испытал — всякий кто желает обрести спасение, должен воздерживаться от греховных деяний и мыслей». Затем я спросил, как его зовут. Мюршид ханаки ответил, что имя его Садриддин. Затем я спросил, каким образом он и другие, пребывающие в ханаке, добывают средства к существованию. Он ответил: «Некоторые люди проявляют к нам свою милость и жертвуют ханаке часть своих денег и имущества на богоугодные дела. Благодаря этому мы и другие дервиши в ханаке получаем возможность существовать, наши потребности скромны, мы привыкли жить, довольствуясь малым, не испытывая особой нужды в чем-либо».

Я спросил, чем заняты дервиши в ханаке. Садриддин ответил, что они проводят время в молитвах и поклонении Всевышнему, погружаясь в свой внутренний мир для того, чтобы лучше познать Творца.

Хоть и были Садриддин и другие обитатели ханаки шиитами, я получил удовольствие, ощущая то, как чисты их души и их помыслы. Покидая Ардебиль, я передал четыре деревни из бывших владений султана Ахмада теперь уже после его смерти, принадлежавших мне, в вакуфное владение ханаке, и поскольку те деревни давали приличный доход, я был уверен, что начиная с того дня жизнь обитателей ардебильской ханаки станет намного лучше.

После того как Садриддин и его спутники ушли, я обошел сад, где мы находились, чтобы посмотреть на растущие в нем плоды. К удивлению, я не обнаружил в том саду ни одного плодового дерева. Я спросил, почему в том саду не было посажено ни одного плодового дерева. Мне ответили, что во всем Ардебиле, не только в том саду, нет плодовых деревьев. Будучи в Ардебиле я увидел также две достопримечательности, одной из них был, так называемый камень дождя, находившийся за городом. Жители Ардебиля объяснили мне, что если в сезон дождей, то есть начиная с осени и до весны, тот камень перенести и установить на центральной площади города, то сразу же после этого начинает идти дождь. Всякий раз, когда тот камень уносят за пределы города — дождь прекращается. Во время моего пребывания в Ардебиле (как я упоминал, стояла осень) тот камень несколько раз приносили из-за городской черты и устанавливали на центральной площади и всякий раз сразу же после этого начинал идти дождь, а когда уносили на старое место, дождь прекращался. Я так и не сумел понять причину того явления и горожане не сумели толком объяснить, в чем же заключается удивительное свойство того камня, вызывающего дождь когда его вносили в город и прекращающее дождь всякий раз, когда его уносили за пределы города.

Еще одной достопримечательностью Ардебиля, вызвавшем мое удивление было следующее — в полночь туман-баши Нусрат Алтун, командующий отряда, присланного для содействия султаном Сулейманом, правителем Рума, сообщил, что лагерь его войска подвергся нашествию огромных мышей, вид которых вызывал ужас, он прислал несколько из тех грызунов, чтобы я воочию убедился каковы они на вид. Туман-баши был прав, утверждая насколько ужасно те выглядят — каждая из тех тварей была величиной с доброго котенка.

Я подивился тому отчего те ужасные мыши избрали объектом своего нашествия именно лагерь румского, а не нашего войска, который был гораздо больше. До следующего дня этот вопрос оставался неясным, пока не наступил день и ардебильцы объяснили мне почему нашествие тех мышей пришлось на лагерь именно румского (то есть османского — Переводник) войска. Пищу воинов Рума в походе составляет вареная пшеница, которая предварительно вываривается в дуге (дуг — прохладительный напиток из сбитого кислого молока, смешанного с водой или молочной сывороткой) в который для аромата добавляют немного горной травы «Авишан» (т. е. тимьян — Thymus). В результате получается вязкая масса, из слипшихся между собой зерен пшеницы, которую скатывают в виде комков-шариков (кюфтэ), в среднем величиной с кулак и сушат.

Затем их складывают в мешки и везут в войсковом обозе и когда войско делает привал, ту вареную пищу помещают в котлы и кипятят, в результате очень быстро получается горячая и приятная на вкус еда для солдат Рума. Однако они не знали, что запах горной травы «Авишан» привлекает полчища ардебильских мышей и по этой причине жители того города никогда не употребляют ту траву, ее не найдешь даже в дуканах-лавках аттаров (торговцев пряностями и благовониями) и торговцев лекарствами, ибо все знают, стоит той траве появиться в лавке или доме, они незамедлительно подвергнутся нашествию полчищ тех мышей.

В ту ночь до самого рассвета воины Рума истребляли тех огромных мышей, но ничто не могло остановить лавину грызунов, которые лишь с наступлением дня покинули лагерь ибо известно, что мыши избегают дневного света. При этом были истреблены почти все съестные припасы румского войска, пришлось туман-баши Нусрату Алтуну закупать недостающее продовольствие в Ардебиле.

Надвигалась зима и я не мог в холода возвращаться в Рум, чтобы брать Византию.

Я знал, что зимой в Азербайджане и Руме стоят суровые морозы, которые парализуют любые передвижения войска и боевые действия, рассудок диктовал необходимость быстрей возвращаться на родину чтобы проведя зиму в Мавераннахре лишь весной возобновить поход на Византию.

Перенести войну с Византией на будущую весну таило в себе еще одну огромную выгоду — а именно, к тому времени должны были подоспеть корабли, которые я запросил у короля ференгов и завершиться строительство судов в портах Рума. В результате, к тому времени я получал в свое распоряжение достаточно плавучих средств, чтобы наступать на Византию.

Я написал султану Сулейману, чтобы строительство судов, начатое еще при его отце, Йилдириме Баязиде, не прекращалась, и он должен был проследить за тем, чтобы к весне вся та работа была завершена.

После того я отпустил Нусрата Алтуна и его отряд с тем, чтобы они смогли попасть в Рум ещё до наступления зимы, они уже не были нужны мне, каждому из румских воинов я уплатил по три динара, а самому Нусрату Алтуну я пожаловал целых триста динаров. Я выступил из Ардебиля по направлению Казвина и Рея. Когда мы пришли в Рей, осенняя погода там была настолько мягкой, что несмотря на желание скорей попасть на родину, я остановился там на целых два дня.

В день когда я выступил из Рея, направляясь в Хорасан, отряд, шедший впереди войска и отвечавший за заготовку продовольствия и корма, уже миновал развалины Нишапура и двигался в сторону Туса.

Идя мимо Сабзевара, я видел остатки башен, в свое время сложенных мною из отсеченных голов. Я знал, что до тех пор пока белеют те черепа, никто в Сабзеваре не осмелится поднять мятеж против моего владычества.