Глаза Хидео сужаются. Внезапно он наклоняется вперед, кладет руку мне на затылок и притягивает меня к себе. И горячо целует. Мой поток слов обрывается, словно нож прорезает мою нарастующую злость.
Он отодвигается, дышит прерывисто. Я слишком удивлена и просто хватаю ртом воздух. Он прижимает свой лоб к моему, закрывает глаза.
– Уезжай, – его голос хриплый, в нем отчаяние и злость, – пожалуйста.
– Что ты от меня скрываешь? – шепчу я.
– Я не могу, будучи в здравом рассудке, оставить тебя на этой работе, – его голос становится тише. – Если ты не веришь в другие причины, поверь по крайней мере в эту.
До всего этого я, бывало, сидела на своей кровати и листала статью за статьей о Хидео, думая, каково это когда-нибудь встретить его, стать такой же успешной, как он, работать с ним, говорить с ним,
«Чего-то не хватает. Он недоговаривает». Угрожал ли Ноль и ему? Угрожал ли он Хидео, что навредит
Он некоторое время смотрит на меня.
– Тебя и команду перевезут в безопасное место. Увидимся после окончания турнира, – а потом он встает и уходит.
27
В ту ночь я плохо сплю. Больничная кровать неудобная, и что бы я ни делала, никак не могу в ней устроиться. Когда я наконец засыпаю, старые воспоминания просачиваются в мои сны – сцены из того времени, когда мне было восемь и я жила в Нью-Йорке.
Однажды я вернулась домой из школы с ежегодным классным фотоальбомом под мышкой.
– Папа, вот он! – прокричала я, захлопывая дверь.
Школа поручила моему третьему классу украсить обложку альбома того года, и я потратила целую неделю, старательно вырисовывая сложные завитки на уголоках обложки.
Через мгновение я поняла, что наш дом находится в полнейшем беспорядке: повсюду полоски акварельной бумаги, порезанная одежда валяется кучками на полу, кисточки и ведра разбросаны на обеденном столе. В одном углу комнаты недоделанное платье, над которым работал папа, приколото к манекену в дюжине мест. Я кинула рюкзак на пол у двери и смотрела, как папа проносится мимо меня с булавками в зубах.
– Папа! – позвала я. Он не ответил, и я повысила голос. – Папа!
– Ты поздно, – он нахмурился, а потом вернулся к работе. – Помоги мне достать стручковую фасоль из холодильника, чтобы она разморозилась.
– Прости, я доделывала домашку в библиотеке. Но зато смотри! – я подняла свой альбом, улыбаясь. – Вот они.
Я думала, что его взгляд сразу же метнется к узорам на обложке, что на его лице появится знакомая улыбка и он поспешит ко мне, чтобы поближе рассмотреть альбом. «О, Эми, – скажет он, – только посмотри на эти великолепные линии!»
Но вместо этого он не обратил никакого внимания и начал вставлять булавки в другую часть платья. Он напевал какую-то смутно знакомую мне мелодию, руки слегка дрожали. Может, он был на меня рассержен? Я быстро пробежалась по списку того, что могла сделать неправильно, но ничего не вспомнила.