Все, о чем я могу думать, – что это слишком уж красивый день.

Воспоминание заканчивается. Я вздрагиваю, когда снова вижу онсэн и Хидео, спокойную дымку над теплой водой и отблески фонариков на камнях. Я смотрю на него. Он больше ничего не говорит, не смотрит на меня. Кажется, он вообще не здесь, его взгляд отдаленный, хмурый, испуганный. После паузы он поднимает другое Воспоминание. Оно показывает нам ту же последовательность действий, только ландшафт парка изменен, тут ручей немного дальше, здесь немного шире. Хидео вызывает третье Воспоминание. Все то же самое, но братья находятся немного в других местах.

– Не могу сказать даже, сколько раз я прокручивал эту сцену в голове, – наконец тихо говорит он мне. Он показывает Воспоминания одно за другим, и в каждом есть едва заметные изменения. И вот очередное показывает, как Хидео оборачивается на несколько секунд раньше и зовет Сасукэ вернуться, прежде чем тот исчезает в деревьях. Другое – как Хидео выводит Сасукэ из парка и они возвращаются домой, даже не начав играть. Еще одно – как Хидео идет вместе с Сасукэ за улетевшим в заросли яйцом, а не отпускает его туда одного. Мое сердце сжимается все сильнее при виде каждого нового варианта. Это бесконечный ад.

– Я помню все мельчайшие детали того дня… кроме действительно важных. Куда он пошел. Когда я перестал слышать его шаги в листьях. Кто забрал его. Я думаю о том, что могло бы случиться, если бы сделал это, или то. Если бы все хоть немного изменилось, – он качает головой. Его зубы так плотно сжаты, что я боюсь, что он раскрошит их. – Я не знаю. Потому я продолжаю строить.

Он терзает себя. С комком в горле я наблюдаю, как Хидео вызывает еще одно Воспоминание – позже той же ночью, с пляшущими по парку лучами фонариков. Голоса его отца и матери звучат резко и панически, на срыве. А потом сцена переключается на маленького Хидео, стоящего на коленях перед родителями, молящего о прощении, рыдающего в истерике, безутешного, даже когда они пытаются поднять его с колен. Сцена снова сменяется, и теперь Хидео лежит, свернувшись калачиком в кровати, молча, слушая плач матери, доносящийся из родительской спальни. Потом он просыпается каждое утро… И видит, как тонкая серебряная прядь проявляется в черных волосах. Я вздрагиваю. Это травма отметила его белым. И хоть я не он, даже без соединяющего наши чувства «Линка» я ощущаю эту ужасную, бесконечную вину, обволакивающую его сердце.

Я пытаюсь представить, каково было бы бесконечно горевать, исчезни отец однажды без следа; каково это – постоянно жить с тайной, с незаживающей раной на сердце. Я вспоминаю светильник на пороге дома его родителей, включенный даже днем. Я представляю ту боль, и даже от этого мое сердце словно кровью обливается.

Проходит долгое время после окончания Воспоминаний, наполненное лишь плеском воды о камень. Когда Хидео снова заговаривает, его голос тихий, полный преследующей его всепоглощающей вины.

– Они никогда больше не говорили о Сасукэ после его исчезновения. Они винили себя, взяли груз на свои плечи и несли его молча. Соседи и полиция тоже перестали говорить о Сасукэ из уважения к моим родителям. Они не могут смотреть на фотографии с ним, я смог сохранить только ту единственную. Он теперь существует только в их скульптурах. Мама постарела за одну ночь. Раньше она помнила все, она возглавляла команду ученых. Теперь она не может запомнить, куда что положила, что делала. У отца развился кашель, от которого он так и не вылечился. Ему часто становится плохо, – глазами Хидео находит созвездие Близнецов, звезды в форме двух братьев. – А я… Ну, Сасукэ любил игры. Мы играли каждый день, придумывали сами разные игры. Он был умнее меня – сдавал все экзамены на отлично, легко проходил тесты в любую элитную академию.

Теперь я понимаю.

– Ты изобрел «НейроЛинк» из-за брата. Warcross был вдохновлен игрой, в которую Сасукэ играл в парке. Ты создал Warcross для него.

Он некоторое время молчит, и вода идет рябью, когда он поворачивается ко мне.

– Все, что я делаю, – для него.

Я легонько касаюсь его руки. Никакие слова не помогут в такой момент, и я ничего не говорю. Только слушаю.

– Я обычно не говорю о нем, Эмика, – Хидео прерывает тишину. Отворачивается. – Я не говорил о нем уже многие годы.

Вот он, Хидео, какой есть, без денег, славы и гениальности. Вот он – мальчик, каждый день ждущий, что брат вернется домой, засыпающий каждую ночь под тот же кошмар, навсегда пойманный в ловушку мыслей, что он мог бы сделать что-то иначе, хоть что-нибудь. Сложно описать потерю тому, кто никогда через нее не проходил, и невозможно объяснить, как это тебя меняет. Но тем, кто испытал это, слова не нужны.

Хидео отталкивается от края источника и кивает в сторону ступенек, ведущих в баню. Он протягивает мне руку. Я беру ее, взгляд, как всегда, скользит к шрамам на его костяшках.

– Уже поздно, – мягко говорит он.