Вместо ответа пронзил насквозь бешеным взглядом. Впервые за всё время отношений, видела его таким. Откровенно злым.

— Ты же… ты же обманываешь сейчас, правда? Просто тебя обидно…и ты всё придумал, чтобы сделать мне больно? — я находилась словно в состоянии аффекта. Не хотела этому верить. Отвергала факты, что Матвей знал про фотографии, видел их, хранил на телефоне. Так не могло быть. Так не должно быть.

Ему стоило соврать, воспользоваться предложенным оправданием, но, вместо этого, растягивая слова, смотря исподлобья и с пугающе всплывшей улыбкой, произнёс:

— Готова сделать всё, что захочу или пора разнообразить доску с расписанием твоими фотографиями?»

Тело пронзила холодная стрела острого льда. Он. Это действительно был он. С самого начала. Писал не Кирилл. Та переписка с неизвестного номера…это же Матвей. Именно так он всегда делал. Намекал на большее, чтобы с лёгкостью получить меньшее. Желаемое. Напугал меня тогда с ходу, что, когда в итоге попросил, всего-то решать матан я даже обрадовалась. Наивная дура!

Что плачу поняла, от солёного привкуса на губах. Слёзы текли тонкими струйками. Но я этого не чувствовала. Не знала, что так бывает.

— Да, блять! — заметил Матвей моё состояние и шагнул ближе, — это ничего не значит, Марин….

Не успевала за его настроением. Не понимала, что теперь делает. Пытается исправить? Но ведь это нельзя исправить…

— Нет, нет…не надо… — слова звучали едва различимы, голос сорвался на рыдание.

Он отступил, но не замолчал:

— Это всё Кирилл виноват. Надо было сразу удалить у него фотки из телефона.

— Кирилл? — тупо повторила, шокированная тем, что умудрился обвинить во всём друга, будто за собой вины вообще не ощущал.

— Он с самого начала не хотел меня к тебе подпускать, — сжал губы, взгляд блуждал в пустоте, — у меня тогда день рождения был. Когда мы напились я ему признался, — моих глаз избегал, а я боялась слушать дальше, но впитывала каждое слово, — он сразу сказал, встречаться с тобой будет идиотизмом. А на следующий день ты его ещё так выбесила, когда подставила у доски, — Матвей неопределённо дёрнул плечом, — правда, как-то быстро он сам остыл.

И я поняла, что про тот разговор с Кириллом под лестницей, когда Аксёнов пялился на мою грудь, Матвей не знал, поэтому и не понимал, в чём причина поведения друга, зато теперь прозрела я. А ещё вспомнила, что именно после Машкиного сообщения, как они пьют и развлекаются, окончательно решилась на эту идею с ошибками.

Тыльной стороной кисти смазала слёзы с щеки. Матвей проследил взглядом за движением и стал рассказывать дальше:

— Но меня не отпускало. Каждый вечер рассматривал твои фотки, а хотел видеть тебя настоящую, — замолчал. Я тоже молчала. Сама не знала, желаю ли слушать, но он продолжил, а остановить его не находила сил.

— Тогда на дежурстве решился позвать гулять, но Кирилл и там всё испортил. Как он тогда тебя поливал грязью, ты просто не представляешь. Что встречаться с тобой, как клеймо прокажённого, и что я сам это пойму очень быстро, а ты будешь страдать и убиваться, забьёшь на учёбу и нам снова придётся самим решать домашку. И я, как полный дебил, повёлся на это говно.

— Тогда он поцеловал меня в первый раз… — зачем-то пояснила, перебив, — ну, как поцеловал. Заставил. Прижал к стене, сжимая за горло и угрожая, — больше не плакала или снова не замечала. Первый шок прошёл, и теперь внутри разлилась обида и злость на Матвея. За то, что поступил так со мной. Что всё придумал. А потом не защитил.

Он завис. Услышал. Представил воочию. Поняла по глазам. Кажется, видела, как в них лопаются капилляры. Сжал челюсть. Кулаки.

— Почему ты не сказала? — шёпот наперевес со злостью, — я столько раз тебя спрашивал, столько раз пытался подвести к рассказу про них. Про шантаж. Думал, попросишь помочь тебе. Но ты молчала.