Уже сейчас я волнуюсь. Меня ждёт новый коллектив, новые люди, новая история в которой я сделаю мазок по чистому листу в прямом и переносном смысле. Я воодушевлена, я всегда любила рисовать, но почему-то не рассматривала это, как будущую профессию. Теперь все иначе. И поэтому вдвойне хочу оставить всё, что произошло за прошлый год в прошлой жизни. Последний месяц в университете дался слишком тяжело, чтобы вспоминать, но на пороге нового пути, мысли так и лезут в голову о произошедшем.

Матвей слово сдержал и фотки удалил. А если и не удалил, то никому не показывал и мне о них не напоминал, как и о себе. Кирилл, напротив, пытался поговорить. В универе. Приходил ко мне в подъезд. Домой. Ждал на запасной лестнице. Впустую.

У нас с ним состоялся только один разговор. В тот же день, когда Матвей мне всё рассказал. Я сама приехала к Кириллу домой, практически сразу после того разговора. Ждала возвращения в подъезде, как обычно, ждал меня он. Сидела на подоконнике напротив лифта, поэтому когда появился, то заметил сразу.

— Малявка? — обрадовался, хоть и удивился, — ты почему здесь? — ускорил шаг, практически бросился навстречу. Но я быстро остудила энтузиазм, объявив почему:

— Я хочу, чтобы ты отдал мне видео.

— Какое видео? — шаг парня замедлился, в глазах отразилось удивление, но взгляд стыдливо не отвёл, будто бы и правда, не понял, о чём говорю.

— Я всё знаю. Матвей мне рассказал! — было тяжело на него даже смотреть без отвращения. А боль внутри скручивала узлом. Но проигнорировала её, не меняясь в лице.

— Что… — медленно выговорил, — всё? — всмотрелся, остановившись в нескольких шагах от меня, и именно теперь глаза выдали вину.

— Всё, — повторила безэмоционально, насколько смогла. Но чувствовала, что ещё слово и голос задрожит, потому сделала паузу.

Кирилл молчал. Потупил взгляд. Поняла, что оправдываться не торопится, глубоко вздохнула, чтобы хоть немного успокоиться и продолжила сама:

— Он приходил утром. Сразу после тебя.

Глаза парня мгновенно расширились, снова прожигая насквозь. Напугался. Наконец, дошло. Но следующий вопрос заставил растеряться:

— Он что-то сделал тебе?

Казалось, будто переживал. Но это неправда. Очередная ложь. Не надо лишних иллюзий, отмахнулась я. Переживать Аксёнов мог только за одно, как бы друг ни покусился на то, что теперь принадлежало ему по праву. И ответила так, чтобы почувствовал на своей шкуре, что проделывал со мной всё это время:

— Ничего, что не делал ты, — короткая пауза, глотнуть воздух, и продолжила, увидев реакцию, — почему испугался? Разве ты делал что-то плохое? — усмехнулась. Мне действительно было смешно, хоть и больно. Ведь всю дорогу убеждал, что только он имеет право издеваться надо мной. Хотя вводные данные у обоих были одинаковые.

— Что он сделал? — разлепил губы и тяжело сглотнув, повторил вопрос.

— Шантажировал фотографиями, — почти с радостью сообщила, — хотел трахнуть! — грубое слово, не свойственное моему лексикону, далось произнести вслух тяжело, но заставила себя, чтобы звучало так, как они к этому относились.

— А ты?… — не отреагировал на провокацию, зато задал следующий вопрос, так тихо и обречённо, будто заранее зная ответ, чем взбесил больше самого вопроса.

— А я уже переспала с тобой, — хотела закричать, но дрожащий голос, с нотами всплывающих слёз едва раздался, — передал тебе открытку с поздравлениями!

— И он не настоял? — видела, как выдохнул с облегчением, но меня вопрос просто взорвал.