Товарищи, мы должны быть достойны своей миссии... Но искусство пока что отстает от революции. Те постановки, которые мы имеем сегодня даже в таких городах, как Петроград и Москва, не удовлетворяют. Старье, ветошь! Нужен новый революционный репертуар! Как хлеб, как воздух!

Пьеса, написанная комиссаром Вермишевым, безусловно, явление нового революционного искусства. Народная простая для понимания, агитационная, зовущая на бой Ее герои - рабочие и крестьяне. Наша пьеса! Первая наша пьеса! Ее нужно немедленно начинать репетировать в Ельце! Меня беспокоит лишь один вопрос, можно ли ее поставить на лондонской сцене, поймет ли ее, допустим, лондонский рабочий? Ну, лондонского рабочего здесь у нас сегодня нет, но есть гражданин Рибо, вернее, товарищ Рибо, что он скажет по этому поводу?

Маленький Жан Антонио, услышав свое имя, вскочил и подняв обе руки в символическом приветствии, - солнечная латинская манера - воскликнул: «Бьяче мольтиссимо! Перфетто!», что означало «великолепно», «замечательно». Щекин-Кротов продолжал:

- Елец самой судьбою предназначен к тому, чтобы здесь расцвело подлинно народное, новое искусство. У нас есть такая сила, как Пролеткульт.

Александр про себя посмеялся краснобайству горе-профессора. А вот Горшкова щекин-кротовское выступление задело за живое.

- Я утверждаю, пьеса будет понятна в Лондоне! - закричал он с места. - Потому что она о революции, а всем рабочим во всем мире интересно, как мы делаем революцию. Рабочих не удовлетворяет, когда они видят со сцены город Руан. Я занимаюсь Наркомпросом и часто сталкиваюсь с вопросами рабочих: а когда же станут описывать мучения и пытки отдельных товарищей борцов за рабочее дело в подпольное время, следование в ссылку, бегство из нее, приключения в дороге, кавалерийские атаки, разоблачение религиозных культов? Рабочие хотят видеть себя и свою классовую борьбу в искусстве. Мне как пролетарию было приятно, что товарищ Вермишев передал мои мысли большевику Андрею. Я тоже колол штыком австрийских рабочих, переодетых солдатами. И тоже, дурак - гордился своим георгиевским крестом. А прозрел я, товарищи, благодаря культуре, чтению. Без образования я был мальчик с пальчик, которого всякий мог раздавить. Но, начав учиться, я приглед к социализму, вступил в партию. Да, я стоял во главе елецкого Совнаркома, был комиссаром номер один, но теперь я не обижен, хотя товарищи, которые встали во главе, не всегда правы, и я им об этом говорю в глаза. Это неважно, что не я теперь во главе, мы все одинаковы и нас можно менять местами в порядке партийной дисциплины. Вот что такое быть членом партии. Я воюю сейчас за культуру, потому что культура для нас, пролетариев, самое важное. И хорошо, что мы получили товарища Вермишева взамен прежних дореволюционных драматургов.

Речью Горшкова была обижена Агламазова, Хризантема.

- В Японии актеру, направляющемуся в театр, публика усыпает дорогу цветами, а товарищ наркомпрос даже не догадался отметить труд и энтузиазм революционных актеров-профессионалов, работающих за гроши и сейчас уже жестоко голодающих. У них нет садов и огородов! Нет хлеба! Считается, что елецким хлебом можно накормить Россию и две Англии. На Англию в данный момент наплевать, обойдется. Кто подумает о судьбе актеров? Кто их накормит? Почтеннейший, посмотрите, чтоб об актерах хорошо позаботились. Вы-слышите, пообходительнее с ними, потому что они зеркало и короткая повесть времени. Знаете, кто это говорит? Шекспир!

Бедный Горшков, простая и добрая душа, побагровел от смущения.

Воронов-Вронский поспешил на выручку.

- Я не считаю, что та пьеса, которую мы только что прослушали, слаба. Более того, я вижу за этой драматургией будущее. Она зиждется, если я правильно понял, на триединой формуле. Народность, агитационность и романтизм. Пьеса, конечно, еще не совершенна, автор сам, я чувствую, это понимает, но она не проста при кажущейся ее простоте. Вот, например, сцена прихода белых. Живая сцена, реалистическая и, скажу вам откровенно, я готов играть в ней... ну... хоть белого генерала. Видите, я, не зная содержания пьесы, сегодня даже одел костюм... правда, не генерала, а морского офицера.

Насчет «сегодня» он приврал. Кандюрин шепнул Александру, что Воронов-Вронский вообще любит наряжаться - то в мундир морского офицера со споротыми эполетами, а шевроны, подлец, оставляет, хотя его за это месяц назад в Данкове под горячую руку чуть не расстреляли, то переоденется цыганом, то вообще в женскую одежду...

«Что ж, артистичен, по-настоящему артистичен этот елецкий премьер, - подумал Александр, - только голос сладковат, львино-провинциален, голос Актера Актерыча».