В пьесе, вопреки тому что плела о семейных конфликтах и революции фантазерка Нина, он покажет, как раскалывает людей, вчера еще близких, революция и классовый антагонизм проходит через семью.

Вперед! Арач! Как у Толстого: кто был мой отец и кто была моя мать. С кого начинать? Проще или сложнее? - с матери. Ее нет не свете. Она умерла в 1906 году. Мама, нежная, тонкая, поэтичная, чуткая, очаровательная... Но и часто чем-то удрученная, страдавшая и, пожалуй, любившая страдания. Она не умела веселиться, то есть ей хотелось быть легкой, беззаботной, но не получалось. Она во всем видела худшую сторону. А ведь ей в каком-то смысле повезло. Ее любили благородные и замечательные люди - отец и Василий Николаевич Черкезов, они готовы были дать ей все, что имели, и самих себя в придачу.

Отец Александр Аввакумович Вермишев - человек веселый, жизнерадостный, широкий, душа общества, но в работе становился серьезен, лесоводством занимался истово, к природным богатствам Грузии относился ревниво, постоянно за них воюя. Его вторая жена Ольга Емельяновна умела радоваться тому, что дано, не помышлять о недостижимом. Ведь жили скромно, порою бедно, у отца были неприятности в связи с павшим на него подозрением (обоснованным впрочем) в неблагонадежности. Одно время он находился под негласным надзором, его увольняли; уже сам Александр, оказавшись в Петербурге, старался уладить отцовские дела. А мачеха, Ольга Емельяновна, неизменно оставалась весела, добра, она была наделена талантом любви: любила детей, любила мужа, любила весь мир. Она принадлежала к тем немногим, кто искренне верит, что бедность не порок.

Дорогой, милый папа, как же они, маленький Александр и Нина, жили без него, и какое это было счастье - встретиться и понять, что он их любит и всегда любил! Как не хотелось с ним всякий раз расставаться!

Александра и Нину окружала многочисленная родня - тетушки, дядюшки, их дети - Вермишевы, Черкезовы, Патвакановы, Юзбашевы, Цуриновы, Дандуровы. Прекрасные, добрые люди, многие были готовы помочь, если требовалось, и имели для этого средства. Дяди, например, владели виноградным имением в селении Цинандали, тети Наташин муж Патваканов входил в десятку крупнейших бакинских нефтепромышленников, очень богаты были Цуриновы и знатна первая жена дяди Христофора Варвара Аргутинская-Долгорукая. Но тяжело было принимать их заботу. Тебе помогают, условия не ставятся, но неожиданно обнаруживаешь, что от тебя чего-то ждут, на тебя заявляют права.

За князя Василия Николаевича Черкезова мама вышла замуж в 1882 году, в браке с ним родила семерых детей. Дом был большой, безалаберный, всегда кто-нибудь болел, кто-нибудь плакал. Александр был черкезовским малышам нянькой, сиделкой, позже - учителем и всегда - старшим братом. Его планида - старший.

Он тянул лямку честно, а когда становилось совсем невмоготу, убегал к дяде Христофору, где он мог хоть издали увидеть фею Манюню в сопровождении англичанки мисс Клоз, которая усердно занималась со своей воспитанницей спортом, стараясь сделать ее современной, а для этого требовалось играть в лаун-теннис, ездить на велосипеде и кататься на роликах.

Но Манюня горда, неприступна. Александру трудно бывать в дядюшкином доме не только из-за нее, но и потому, что все-таки - хоромы, много прислуги, нарядные гости. Александра здесь любят, прислуга по-кавказски сердечна, а каждый раз какая-нибудь заноза! То Манюнина злая шутка (Манюня не прощает промахов). То обидит до слез анекдот о тифлисских уличных разносчиках и продавцах - кинто. Для него кинто близки, он в детстве мечтал, что тоже рано утром пойдет по Саперной, по Кадетской, по Авчальской - в широченных штанах, в короткой курточке, на голове войлочная шляпа, - выкрикивая: «Рибо! Рибо!», или «Красавица памадор!», или «Пэрсики атделяются!» (тифлисские хозяйки ценили только персики, у которых мякоть хорошо отделяется от косточки). Кинто потешали весь Тифлис своим балагурством. То огорчит, вместо того чтобы обрадовать, подарок родственников. Почему, чем заслужил такую щедрость. Гонор, конечно, детский, но он не может отдарить, и мама не может: Черкезов - князь бедный и многодетный. Объясняют ему, дурачку, - его любят, он все заслужил тем, что хороший, добрый мальчик. Но не помогает, все равно обида.

И он скрывается в мастерской Варвары Александровны. Там ему все нравится. И медовый запах стружки, и инструменты столярные, слесарные, выписанные из Англии, и милые дамы, которые шьют сапоги, занимаются гальванопластикой, строгают и пилят. Но главное - работа, которую ему, мальчику, доверяют. Нина поддразнивала: «Компаний дур и кекелок. С жиру бесятся. И наш лаки бой с ними». Она учила английский и постоянно, ни к селу ни к городу, вставляла английские словечки, подражала Манюне. А он защищал эту компанию, объединенную, как ему казалось, желанием трудиться и приносить пользу народу. Да, это были богатые дамы, но они думали о «бедных». Сапоги шил и их учитель, их кумир Лев Толстой. Они искали истину в «служениях» и «отречениях», особенно молодые и незамужние, - отказывались от своих привилегий, от богатства, покидали прочные родовые гнезда, уезжали с Кавказа, становились сельскими учительницами. Они вызывали уважение! А у Нинки был несносный характер.

Там, в мастерских Аргутинской-Долгорукой, Александр встретил и настоящего толстовца. К нему обращались за помощью в технических делах. Дамы были от него без ума, от его умелости - заменил матрицы, предложил новые гальванические ванны, провел электричество! - его учености - «мудрец», его внешности - румяные щеки, русая борода, светлые глаза, косая сажень в плечах. Почему-то они называли его Пер Гюнтом, настоящее его имя было Сергей Михайлович Березницкий. Впервые Александр столкнулся с человеком, который умел «все», знал много и охотно делился своими познаниями. Это было само по себе чудо и неслыханное везение. И оно продолжалось! Александр привел Сергея Михайловича домой, и Черкезов пригласил его учителем к старшим детям (хотя Березницкий был исключен из университета за участие в студенческих беспорядках и выслан на Кавказ под надзор). Учитель покорил все семейство, включая маму. С его появлением в доме воцарился даже некоторый порядок, он охотно брался за любую работу - ремонт, уборку, и все споро, красиво, весело. Уважаемый Илья Григорьевич Чавчавадзе, с которым Черкезов был связан по газете «Иверия» и «Обществу распространения грамотности среди грузин», побеседовав однажды с Сергеем Михайловичем, признал: «Учитель! Мдиванбег. Юношеское дерзновение. Настоящий русский!» В устах Ильи Григорьевича это была высокая похвала, сам он принадлежал к поколению грузинских писателей и общественных деятелей, называвшихся «Тергдалеулеби» - «Испившие из Терека», то есть ездившие в Россию.

Учитель. В кругу тифлисской интеллигенции всегда высоко понимали его значение. Что ж говорить о Саве! Для него наступили счастливые дни. От природы ловкий, гибкий и сильный, он старался не отстать от Сергея Михайловича. «Раззудись плечо, размахнись рука!» - кричала вся черкезовская орава, чиня ажурную беседку в саду, которая давно прогнила, а теперь на глазах превращалась в нарядную, новенькую игрушку. Дрались за право красить ее кружевные переплетения. Потом там ели мацони, пили воду с лакомыми сиропами Лагидзе, готовили уроки, слушали лекции Сергея Михайловича, рисовали, лепили из пластилина, секретничали, писали любовные записочки, сочиняли стихи. В беседке вечерами отдыхала мама, кутаясь в меховую пелерину (она всегда мерзла), и Сергей Михайлович вел с нею серьезные «взрослые» разговоры. О чем? Потом Александр понял - мама тоже всю жизнь что-то искала и ей был нужен мдиванбег, советник, она была очень одинока.

Сергей Михайлович помогал людям легко, охотно, не поучая, радовался жизни. Мяса он не ел. По мнению Василия Николаевича, он был толстовец, который понравился бы и самому Толстому.

Через Сергея Михайловича Александр познакомился и с другими толстовцами. Эти понравились ему меньше: мрачные, неумытые, они носили блузы и высокие сапоги и смотрели осуждающе на него, на учителя, на весь мир. Смущали и речи их, все больше о праведной своей жизни, которой они гордились чрезмерно и в которую почему-то не верилось. Они разглагольствовали о ней под лазурными небесами, среди жизнерадостной, яркой толпы, среди вечного праздника тифлисских улиц.

А однажды Александр увидел, как вся эта братия завернула в духан, где на двери нарисован шашлык и кувшин с вином. И Сергей Михайлович был с ними. Конечно, он мог просто так сидеть, пить воду, есть не шашлык, а хачапури с тушинским сыром. Да и запахом оттуда тянуло - мертвый бы соблазнился,, не то что эти толстовцы. Но пусть бы тогда не осуждали, не ходили с постными лицами!

Разочарование? Глупо! Но Александр вдруг ощутил, что толстовство как-то померкло для него. Даже к Варваре Александровне в мастерскую ходить расхотелось.

И с учителем что-то творилось, он стал часто исчезать по вечерам, пропадал неделями, уроки у Черкезовых бросил. Александр встретил его случайно на Эриванской площади. «Уходи, Саша, из семьи. Уезжай в Баку, - сказал тот. - Учись там... жизни учись. Сиятельных пчелок трудолюбивых забудь, пусть плетут свои лапти без тебя. Иди и ищи свой путь. Легко не будет, но справишься. Я и сам отсюда ухожу. Уходить надо».

Исчез. Доходили разноречивые слухи, что запил, обретается у молокан, удрал и от молокан, участвовал в покушении на уфимского генерал-губернатора.

Кто он был? Благородный разбойник? Пер Гюнт? Неудавшийся сектант? Бомбист?