– Н-не поймут, – заикается генерал. – Конфискацию… народ не одобрит!

– Массовые расстрелы! – парирует ушастый. – Ни одна другая мера так не способствует повышению сознательности населения.

– Совершенно согласен! – рявкает генерал и вытягивается перед зайцем во весь рост.

А я смотрю на них и понимаю, что это дело надо прекращать. Что ни к чему хорошему оно не приведет! Да что там, уже не привело, судя по тому, как верноподданно таращится Андрей Сергеич на серого беса в обличье дурацкой куклы.

– Товарищи, нам расходиться не пора? – спрашиваю заплетающимся языком. И очень стараюсь, чтобы мой вопрос звучал как настойчивое предложение.

Генерал так и вскинулся.

– Какое еще расходиться! Только сели! У нас тут разговор пошел серьезный… за жизнь! За отечество! З-за царя!

– Хороший ты мужик, Сергеич, – ласково говорит Степашка.

А потом оборачивается ко мне, смотрит своими большими карими глазами, опушенными пластиковыми ресницами, и в каждом стеклянном глазике у него по бездне. Жидкие демоны сочатся из зрачков нашего ушастого, и если вы думаете, что я спятил, то вы совершенно правы.

Вы бы тоже спятили, если бы заглянули ему в лицо.

А дальше все закрутилось так быстро, что я даже тявкнуть не успел. Помню отрывки из речи ушастого об идеальной экспериментальной площадке. О том, что генералу Бубенину воздвигнут памятник и все дети в школах будут знать его имя («как знают они сейчас наши имена!»). Что из искры возгорится пламя, поднимется униженная страна в едином порыве, узрев хрупкий огонек в Бурьянове, и вернется все на круги своя, и закончится кошмар для нашей многострадальной родины.

– В наших силах раскрутить маховик истории назад! – кричит Степашка. – Вот она, та стрелка, где поезд когда-то сошел с рельсов и с тех самых пор несется под откос! В ваших руках, мой генерал!

В руках генерала была стопка, куда беспрестанно подливал то один, то другой солдатик слева и справа. Но пьян был Бубенин не от водки.

И тут Хрюша открыл глаза, на удивление ясные.

– Сдохнем ведь все, – очень трезвым голосом сказал он. Спокойно так сказал, констатируя факт. Без всякой рисовки, без трагедии и патетики. Я давно не слышал, чтобы розовый с кем-то разговаривал таким тоном.

Генерал со Степашкой замолчали. А потом Степашка кивнул, как будто речь шла о чем-то решенном:

– Да. Сдохнем.

И ко мне оборачивается.

– Но оно ведь того стоит, а, дружище?

Генерала Бубенина он в расчет словно и не берет. А смотрит только на меня, и улыбается как тогда, когда его в первый раз внесли в студию: пушистого как котенок, любопытного, искреннего, заразительно хохочущего над любой ерундой.