— Ну, с приездом, товарищ писатель!

И сказал это вроде как на полном серьёзе, без малейшей иронии в голосе, протягивая руку. Ладонь была сухой и на удивление мозолистой. Причина этих мозолей выяснилась, когда я оказался в немаленьком таком зале, с обычной в общем-то обстановкой, но обставленным резными деревянными поделками. Фигурки птиц, животных, людей, изображённых в слегка лубочной манере… Взгляд зацепился за раскинувшего крылья орла, сидевшего на как бы торчавшей из стены ветке, за парочку лосей с лосёнком, за портрет Дзержинского А в углу стоял на задних лапах чуть ли не метровой высоты мишка с раззявленной пастью. Передними лапами он обнимал бочку, на которой было вырезано «МЁД».

— Ого, ну и красота, как в музее, — совершенно искренне восхитился я.

— Мои работы, — не без гордости сообщил Ефим Павлович. — На старости лет потянуло к дереву. Я так-то с детства ещё в деревне любил ножичком что-нибудь повырезать, а как на пенсию вышел — так словно с цепи сорвался. Утром встаю — и сразу за работу. Дочь поначалу всё ругалась, что лаком пахнет, а потом привыкла.

Заметив, что мой взгляд задержался на чёрно-белом, слегка пожелтевшем фото в рамке, где были изображены куда как более молодой Калитурин с какой-то миловидной женщиной на фоне пальмы, он пояснил:

— Это мы с моей Натальей, 1936 год, отдыхаем в Ялте, в ведомственном санатории. Она тоже в МУРе работала, делопроизводителем. Семь лет назад её не стало.

А я заодно мысленно прикидываю размеры жилплощади. Пожалуй, метров семьдесят, а то и восемьдесят. Из зала две двери, значит, квартира трёхкомнатная. В зале метров тридцать квадратных, плюс две комнаты метров по пятнадцать-двадцать, плюс кухня метров десять — из коридора видел в дверной проём. Двери на кухню, кстати, как и у нас, нет. По мне — так и не к чему, кухонными запахами атмосферу в доме не испортишь, не сортир, в конце концов.

Потолки высокие, метра четыре в высоту, пол паркетный, паркетины стёрлись, местами виднеются относительно новые дощечки. Обои, судя по всему, клеили давно, в тех местах, куда падает солнечный свет, слегка вылиняли. Мебель преимущественно не новая, но крепкая, как вон тот приземистый, обитый тёмной кожей диван с валиками. Почему-то подумалось, что такой же мог стоять в рабочем кабинете генералиссимуса. Выкурив трубку и выпив стакан крепкого чая из стеклянного стакана в подстаканнике, в редкие минуты отдыха Иосиф Виссарионович мог прилечь, накрывшись шинелью, и немного вздремнуть.

— А внук всё грозится мне персональную выставку устроить, да оно мне как-то и не очень надо, — снова проник в моё сознание голос ветерана. — Эй, Мишка, ты чего с гостем не поздороваешься?

Одна из дверей приоткрылась и в образовавшуюся щель протиснулся худосочный молодой человек в больших очках и с невнятной порослью на лице, которая, вероятно, должна была придавать ему более брутальный вид. Он сделал несколько шагов в моём направлении и протянул руку.

— Здравствуйте!

— Очень приятно!

— Дед, могу я идти дальше кандидатскую писать? — спросил он предка с плохо скрытыми раздражением.

— Иди, иди, профессор, — разрешил тот и, когда дверь за внуком закрылось, пробурчал. — Вот ведь, старший внук по моим стопам пошёл, до заместителя начальника райотдела уже дослужился, — сказал Ефим Павлович, когда дверь за Михаилом закрылась, — а этот в науку пошёл. Мечтает стать светилом в биологии. Лучше бы женился… Тридцать лет почти парню, а всё в холостяках ходит.

— Ой, а сам-то во сколько женился? — донёсся с кухни голос дочери.

— То, Верка, какие годы были? Первым делом мы новое общество строили, а опосля уже о себе думали…

— Опосля… Всю жизнь, считай, в Москве прожил, а всё от своих деревенских словечек не избавишься.

— А ты меня не стыди перед гостями, не матерные чай слова, у нас в Трефиловке так испокон веков говорили…. И говорят. На службе я, сама знаешь, обходился без этаких выражений, а дома могу говорить как хочу. Ишь, стыдить надумала…Ты это, Максим, с дороги голодный небось?

— Да я по пути к вам перекусил…

— В какой-нибудь забегаловке? Это всё баловство, а дочь с утра такой борщ наварила — пальчики оближешь! Верка, ну-ка борщеца подогрей нам.