– Я знаю, что ты чувствуешь. Сама очень не хотела замуж. Страшно покидать родной дом и идти к незнакомому мужчине. Никто из нас, женщин, не хочет этого. Но потом привыкаем. Вот увидишь: всё наладится.

– Надеюсь, – осторожно ответила я.

Понимая, что она пытается максимально сгладить ситуацию, я все же не могла на нее полагаться настолько, чтобы начать жаловаться и ныть. В любом случае, даже при всем ее хорошем отношении, она будет на стороне своего сына. То есть, во враждебном лагере.

Мы приготовили чай и подали его в гостиную. Я села рядом с отцом и Раисой. Амир оказался напротив. Он отхлебнул чай, но при этом продолжал смотреть на меня поверх чашки. Его глаза буквально гипнотизировали меня. Миндалевидные, темно-карие, почти черные, с поволокой и длинными ресницами, они сверкали из-под черных бровей. Странный контраст: его волосы были светло-коричневыми, удлиненными и зачёсанными назад. А глаза почти черными. И брови еще темнее, чем глаза. Из-за этого казалось, что глаза глубоко посажены, хотя это было не так. Но самым странным был его взгляд: неподвижный, почти немигающий, как у змеи.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌Как я буду с ним жить, если мне даже смотреть на него страшно? Айболит говорил, что иногда женщины не могут забеременеть от страха и от нервов. Может, в этом мое спасение? Может быть, я вообще не смогу родить ему и тогда он со мной разведется?

– Ой, про пирог забыла! Вот я глупая! – Раиса хлопнула себя по лбу. – Всё подала, а самое главное забыла. А ведь Маша с утра уже с ним возилась. Встала затемно. Хотела дорогой родне приятное сделать., – она вскочила с места.

– Подожди, сестра, – папа схватил ее за руку. – Пирог Машенькин, вот пусть Марья его и подаст. А ты отдохни пока.

– Да, сейчас принесу, – я встала.

– Блюдо возьми большое, с золотой каемкой, – забеспокоилась тетка.

– Знаю, тетя, – я вышла на кухню.

Раиса очень гордилась большим старинным блюдом с каймой из настоящего золота. И сладости для гостей подавались только на нем.

– И нож потом не забудь правильно положить в раковину, хорошо?

Поймав непонимающий взгляд родителей Амира и укоризненный взгляд моего отца, она поспешно пояснила:

– Невестам положено быть рассеянными. Боюсь, как бы нож от молочного пирога не бросила в раковину для мясного.

Она была права. В таком состоянии я могу и мясо сметаной полить и не заметить. Правила кашрута в теткином дома соблюдались очень строго. В кухне было две раковины: одна для посуды, из которой ели молочное, другая – для мясного. Естественно, наборов посуды было тоже по два: чашки, кастрюли, сковородки и прочее четко разделялось на мясное и молочное, и даже хранилось в разных шкафах, чтобы не перепутать.

Я с детства привыкла не класть сыр на бутерброд с колбасой, во всяком случае дома. Но так и не привыкла к этому разделению посуды и иногда путала. В этот момент лучше было выпрыгнуть из окна. Раиса устраивала бурю. Выбрасывала посуду, которую я по ошибке ставила не в ту раковину, жидкой хлоркой мыла саму раковину, а потом звонила отцу и рыдала, что из-за меня приходится всё время покупать новую домашнюю утварь. И что сколько волка ни корми, он все равно в лес смотрит.

– Это хорошо, что вы кашрут соблюдаете, – Натан впервые за всё время улыбнулся. – Я заметил, что в Москве многие отошли от этой традиции, что совершенно недопустимо. Как же можно назвать дом еврейским, если в нем не соблюдают главную заповедь разделять мясное и молочное? Мы поэтому с Беллой здесь, в Москве, крайне редко у кого-то дома пьем или едим. Спросить про кашрут неудобно, но нарушать заповедь нельзя. Поэтому просто отказываемся от всего, что предлагают.

– У нас вам бояться нечего, – заверил их мой папа.

– Да, – подхватила Раиса. – У нас все кошерно.

– Кроме твоего грязного рта, тетя, – очень хотелось сказать мне, – в котором все ругательства на двух языках смешиваются совершенно не кошерным образом.