— Господь всемогущий, благослови наш хлеб насущный. — Она перекрестилась по-старинке, начертив крест на лбу, на губах и на груди. — Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь.
Ни Дороти-Энн, ни Зак ей не ответили.
Для Дороти-Энн эта трапеза — или «последний ужин», по выражению Мамы Ромы — стала в высшей степени нереальной. Они сидят за маленьким обеденным столиком. Толстуха освободила им с Заком рты и одну руку, чтобы они могли пользоваться ложками. Для пленников ни ножей, ни вилок! За воротник она заткнула им бумажные салфетки, как детям. И еда, от которой при других обстоятельствах просто потекли бы слюнки.
А теперь при одной только
Мама Рома воспользовалась половником и кончиком большого ножа, чтобы положить первое блюдо. Она разложила по две фаршированных помидорины на каждую тарелку.
— Это называется
Дороти-Энн посмотрела на свою тарелку.
— Эй! В чем дело?
Мама Рома отправила половину помидора в рот и теперь едва ворочала языком. Она вилкой указала на тарелку Дороти-Энн.
— Ты знаешь, какого труда мне стоило это приготовить?
— Откуда мне знать, а вдруг еда отравлена? — упрямо парировала Дороти-Энн.
— Но я же тоже это ем. И потом, не все ли равно,
Думая, что Мама Рома на нее не смотрит, Дороти-Энн медленно опустила руку вниз, на колени.
— Положи руку на стол, чтобы я могла ее видеть, — спокойно приказала сицилийка.
Так как Дороти-Энн не спешила выполнить приказание, воздух прорезал резкий окрик:
—
Дороти-Энн и Зак разом вздрогнули. Молодая женщина положила руку на стол.
Мама Рома взяла пистолет в пластиковом чехле, потом ей что-то пришло в голову, и она отложила его в сторону. Вместо него она схватила нож. Привстав со своего кресла, сицилийка перегнулась через стол и прижала кончик лезвия к горлу пленницы, уколов ее.