Я села и стала поправлять разорванное платье, прикидывая, как его починить.
На улице раздались какой-то плеск и бульканье. Дверь распахнулась, и в проеме появился он, мокрый с головы до ног.
Он начал говорить мне о Богородице.
Потом он снова придавил меня и приказал открыть рот. Достав нож, он отнял у меня голос, и при этом кричал: «Никогда больше!»
XX
Ты пришел и забрал Джипа, пока меня не было. Наверное, когда я полоскала белье в ручье.
– Мы не можем позволить себе лошадь, – объявила мама за ужином. Наш ужин – три запеченных картофелины. Это все. Даррелл к ним даже не притронулся. Ткани на ноге воспалились и пахли травами. Мама лечила его отварами трав, от запаха которых у меня раскалывалась голова.
– Кстати, а откуда у тебя лошадь?
Каждый раз, когда она ко мне обращается с вопросом, она делает паузу, как будто ждет, что я отвечу, как будто обвиняет меня, что я не могу этого сделать. Вечное напоминание о моем уродстве и о том, какие страдания оно ей доставляет.
– Я не хочу, чтобы кто-то обвинил нас в краже. Она принадлежит кому-то из бойцов из Пинкертона?
– Нет, мама, – сказал Даррелл.
Я с трудом скрыла свое изумление.
– Если она захочет, лошадь теперь будет принадлежать ей.
Откуда он знает? Что он видел?
– Она не захочет, – отрезала мама, – потому что мы не можем позволить себе ее держать. Вот так-то.
Густой и пряный запах трав действовал на меня удушающе.
Даррелл приподнялся с подушек и буркнул:
– Отличное животное. Глупо будет с ним расстаться. Будет возить меня зимой.
Она сердито посмотрела в его сторону.
– А ты, я так думаю, будешь за ней ухаживать?