Он встал, как привороженный, но голову не повернул. Смотрел вдаль, поверх домов на небо синее, может о невесте думал, может родной дом вспоминал, а может и о киевской дружине мечтал.

– Ты думаешь, кто богатырям портки стирает в походе? – завелся я с пол оборота, – Жены? Али князь Владимир? – я огляделся по сторонам. Никто не подслушивает, а то мало ли, что за такие слова может быть. – Прачка будет в походы на басурман ходить? Да не одна? А? Безмозглый ты, али как?

Влад резко развернулся и набычился. Строго на меня смотрел, нахмурив брови. Нехороший взгляд, не братский.

– Что ты сказал? – голос у брата был спокойный, ясный, четкая дикция как на рынке. Я сделал шаг назад, потом ещё один. Бешеная шавка заскулила и убежала, поджав хвост и оглядываясь.

– Портки, говорю, – засомневался я. Влад шагнул вперед, но отступать было некуда. За спиной доверенное белье и причиндалы для стирки. – Дедовщина знаешь, что такое? Молодой богатырь необстрелянный знаешь, что такое? Унитазы чистил? На оленя принимал? Марш-бросок в четыре утра делал? По спичке одевался?

– Чего? – отвисла челюсть у друга. Я сам не понял, откуда взялись эти слова и о чем я вообще. Опять эти непонятные «приходы» и помутнения разума. На этот раз спасло от драки. Даже собака вернулась.

– Если, – медленно начал я, – когда нибудь ты попадешь в киевскую дружину. Если Перун даст тебе хорошего пинка, и ты все-таки дойдешь, то придется жить в казарме вместе еще с десятком таких же сильных парней. Только разница между вами в том будет, что они уже служат две-три, пять зим, а ты только пришел. Таких бойцов называют молодыми и делают они самую грязную работу. Уборку. Готовку. Стирку. Раньше всех встают и позже всех ложатся. Такая участь молодого бойца. "Курс молодого богатыря", называется. Как думаешь, что с тобой будет, если ты откажешься стирать чужие рубахи или чистить кольчугу?

Влад уже понял и образно представил, что с ним могут сделать молодые крепкие мускулистые ребята ночью в одинокой казарме. Представил, даже слишком образно и быстро наклонившись, схватил гору стариковского белья.

– Так пойдем, чего стоять?

Я схватил остальное и за ним. Маленькая битва выиграна.

– Значит так. Стирать будем здесь, не отходя от кассы.

– Чего?

– Не обращай внимания. Опять голова болит. Красиво тут, да?

Муромка конечно река сильная, красивая, бурлящая. Ух. Просто гордость почувствовал за страну нашу. Где такую мощь увидишь? Басурмане нашей воды боятся, так что немытыми приезжают и немытыми уезжают. Куда там. Ручейки в степи – это не Муромка и уж тем более не Днепр.

Я вдохнул свежий речной воздух полной грудью и начал спускаться по склону к деревянным подмосткам. К счастью сейчас там никого не было. Обычно бабы белье полощут, да сплетни перебирают. Шум и гам над рекой стоит. Засмеяли бы двух парней неумех. Влад и на полет стрелы не подошел бы к ним, пришлось бы опять воевать, но обошлось. Подмостки пусты, река течет, солнышко светит, камень посреди реки торчит, гладкий и мокрый: волны из него сделали идеальную площадку для загара, но я бы плыть не рискнул. Затянут русалки, да поминай как звали.

Удобной тропинки бабы не вытоптали, пришлось спускаться боком, пыхтя и отбрасывая камни, которые с шумом катились вниз. Влад еще разок огляделся и за мной полез. Ветер смешно раздувал рубаху у него в руках, удачно создавая что-то вроде огромного белого облака.

– Улетишь сейчас, – засмеялся я. Хорошо стоять внизу уже на твердой почве и добродушно смеяться над большим другом, с шаром грязного белья над головой. Ветер у речки и так не слабый, а тут как назло усилился. – Я тучка, тучка, тучка, я больше не медведь.

– Иногда я тебя не понимаю, – пропыхтел Влад, спустившись на твердую и ровную землю, – Иногда хочется чертей из тебя гнать метлой волосатой.

– Это да, – соглашаюсь на этот раз, – Иногда сам себя не понимаю.

– Зачем костер? – спросил Влад, когда мы ведрами наносили в огромный деревянный чан воды. Я почесал затылок, вспоминая опыт, доставшийся от отца. Вспоминалось с трудом.