Теперь сдает и он. Расширились пухлые красные веки. Серые ясные глаза выглянули оттуда — на десятки других, — а в тех жуткий вопрос, великая надежда и мука. Таким команда его видит в первый раз. Гинс зря не посмотрит так, значит — велика опасность.

Колачев прилип к крошечному стеклу. Второй раз в жизни у комиссара — мурашки по спине. В первый — под Архангельском, в белом плену, когда завязывали веревку на шее. А второй?.. — Вот он: за стеклом, в темном сумраке морского немого царства — покачивается черный жуткий шар.

Мина медленно поворачивается. Еле разбирает комиссар чужие непонятные буквы…

По старой морской привычке мрачно, про себя ругнулся комиссар. Ругань прогнала мурашки. Круто повернулся и глянул на ребят — молодых, крепких и таких теперь беспомощных. Скрипнул зубами, сжал кулаки:

«Таким, да помирать!?.»

Четко и спокойно:

— Ну, хлопцы, опять в беде по уши! На немецкую мину нарвались! И как она тут уцелела? Задела за винты, еще за што-то, и стучит — прорва! — в рубку. Ударники наверху… Всем беда… Ну-ка, братва… за себя бороться будем! Аль кто умирать захотел? Свою судьбу в лапах держим!.. Прохлопаем — лодка и все мы к чертовой бабушке на именины… И не дурачиться!.. Первого — ухлопаю, и фамилию не спрошу… не по чем поминать будет!

Захарыч крутит лысой головой:

— И што-то не везет, голубки, не везет, батюшки! Подишь вот ты — от жены, да к теще!..

То, что опасность сторожила совсем рядом и сама смерть, казалось, заглядывала в глаза каждому — делало людей странно спокойными. Только рты жадно сосали спертый воздух.

Молодой артиллерист Кепкин, как порожний мешок, упал на палубу, охватив лицо руками. Он завизжал тихонько, высунул Гинсу толстый распухший язык и, подмигивая, полез на рундуки. На него никто не обратил внимания — только у комиссара живей заходили железные желваки, потемнело лицо…

Преувеличенно быстро и развязно работали подводники. Когда громче и назойливее ударяла в рубку зловещая гостья, все вздрагивали. Комиссар, не отрывая глаз от иллюминаторов, бросал порой косые взгляды на Кепкина — и палец ложился тверже на собачку нагана.